– Хью Пэттен, – задумчиво проговорил Линли.

– Который, судя по всему, находился именно там, где сказал – за игровым столом в клубе «Шербур».

– Мириам Уайтлоу.

– Чье алиби десять минут назад невольно подтвердила нам Габриэлла Пэттен.

– А последний? – спросил Линли.

– Сам Флеминг, терзаемый своими открытиями о ее неприглядном прошлом. Но получилось так, что его алиби – самое надежное, по сравнению с остальными.

– Значит, вы сбрасываете со счетов Джин Купер. И мальчика. Джимми.

– Как желавших смерти Габриэлле? Они не знали, где она находится. Но если Флеминг с самого начала был намеченной жертвой, у нас получается совсем другой крикетный матч, не так ли? Потому что Джимми должен был знать, что его отец наметил развод. И он разговаривал со своим отцом в тот самый день. Он мог знать, куда направляется Флеминг. Мне это так представляется: Флеминг обидел мать мальчика, обидел его самого, обидел его брата и сестру, дал обещания, которые не сдержал…

– Вы что, предполагаете, что Джимми убил отца из-за того, что тот отменил круиз на яхте?

– Отмененный круиз был симптомом, а не заболеванием. Джимми решил, что они достаточно настрадались, и поэтому отправился в среду вечером в Кент и применил единственное лекарство, которое было ему известно. И даже вспомнил прошлое. Совершил поджог.

– Довольно изощренный способ убийства для шестнадцатилетнего подростка, вы не находите?

– Отнюдь. Он уже совершал поджоги…

– Один.

– Один, о котором мы знаем. А тот факт, что поджог в коттедже был таким явным, говорит как раз о неопытности. Сэр, мы должны встретиться с этим ребенком.

– Для начала нам нужен хоть какой-то материал для работы.

– Например?

– Например, хотя бы одна веская улика. Скажем, свидетель, который видел мальчика на месте преступления в среду.

– Инспектор…

– Хейверс, я оценил ваши доводы, но не собираюсь спешить. Ваши рассуждения о Габриэлле обоснованны: люди, которые могли желать ей смерти и знали, где она находилась, имеют алиби, тогда как люди с мотивами, но без алиби, не знали, где она. Я все это признаю.

– Тогда…

– Вы не учли других обстоятельств.

– Каких же?

– Синяки на шее. Чьих рук это дело? Флеминга или же она сама их наставила в подтверждение своей истории?

– Но тот человек, фермер, который гулял, он же слышал ссору. Так что ее рассказ подтверждается. Да и она сама привела самый лучший довод. Чем, по-вашему, занимался Флеминг, пока она совершала свои манипуляция, устраивая в коттедже пожар?

– Кто унес кошек?

– Кошек?

– Котят. Кто унес котят? Флеминг? Зачем? Да и знал ли он об их существовании? А если и знал, то разве вспомнил бы?

– И что вы хотите этим сказать? Что Флеминга убил любящий животных человеконенавистник?

– Над этим стоит поразмыслить, вам не кажется? И, тронувшись с места, Линли направил машину в сторону Пиккадилли.

С палубы баржи, куда, наконец, удалось дотянуться поверх деревьев утреннему солнцу, потоками изливавшему теперь успокаивающее тепло на его болевшие мышцы, Крис Фарадей наблюдал за двумя полицейскими, и внутри у него все холодело. Они были в штатском, поэтому при других обстоятельствах Крис сумел бы убедить себя, что это кто угодно – от случайных туристов до Свидетелей Иеговы, проповедующих свое свидетельство на берегу канала. Но в нынешней ситуации, наблюдая, как они поднимаются на одну за другой баржи, видя, как владельцы поворачивают в его сторону головы и затем, заметив его, быстро их отворачивают, Крис понял, кто эти люди и чем они занимаются. Их задача состояла в том, чтобы опросить соседей и подтвердить или опровергнуть его передвижения в среду вечером, и действовали они профессионально и тщательно. И к тому же демонстративно, желая пощекотать Крису нервы, если он их заметит.

В этом они преуспели, мысленно похвалил их Крис. Его нервы натянулись до предела.

Нужно было предпринять определенные шаги, позвонить по телефону, передать сообщения. Но он не мог собрать волю в кулак и начать что-то делать.

Это не имеет ко мне отношения, продолжал убеждать себя Крис. Но правда заключалась в том, что все это имело самое непосредственное отношение и к нему и к тому, чем он занимался на протяжении последних пяти лет, с того вечера, как подобрал Ливи на улице и сделал ее реабилитацию и возрождение ее личности своей тайной задачей. Дурак, думал он. Гордец, вот, наконец, оно – твой крах.

Он впился пальцами в застывшие мышцы у основания черепа. Они казались узлами перекрученной проволоки. Благодарить за это нужно было отчасти приближавшихся полицейских, отчасти – бессонную ночь.

Страдания и горькая ирония – отвратительные ночные товарищи, решил Крис. Они не только не давали ему заснуть, но и превратили его жизнь в кошмар. Маяча где-то на грани реальности, они вынудили его уставиться на сучки в сосновом потолке и почувствовать себя пуританином, обвиненным в колдовстве, и грудь сдавило, словно на нее поставили наковальню. Должно быть, он проваливался в сон, но сам этого не помнил. И простыни и одеяла, смятые, как белье, только что извлеченное из стиральной машины, тоже безмолвно свидетельствовали о метаниях, заменивших ему сон.

При первом же движении Крис застонал от боли. Шея и плечи одеревенели, и хотя ему настолько хотелось по малой нужде, что его член готов был самовольно ответить на зов природы, спину ломило, а конечности не слушались. Казалось, что из постели ему не выбраться и за месяц.

Подняла его только мысль о Ливи, мысль «а каково же ей», в равной степени наполнившая его энергией и ощущением вины. Застонав, он повернулся на бок и высунул ногу проверить температуру воздуха в комнате. Мягкий язык лизнул его палец. Бинз лежал на полу, терпеливо ожидая завтрака и прогулки.

Крис опустил руку, и бигль с готовностью подполз, подставляя голову под дарующую ласку ладонь. Крис улыбнулся.

– Славный пес, – пробормотал он. – Как насчет чашечки чая? Ты пришел принять заказ на завтрак? Я буду яйца, тост, поджаренный – только не до хруста – бекон и миску клубники на закуску. Понял, Бинз?

Пес глухо стукнул хвостом и ответил удовлетворенно-радостным повизгиванием. Из коридора донесся голос Ливи:

– Крис, ты встал? Ты уже встал, Крис?

– Встаю, – ответил он.

– Ты что-то разоспался.

В голосе ее не было упрека. Она никогда не упрекала. Но он все равно чувствовал себя виноватым.

– Извини, – отозвался он.

– Крис, я не хотела…

– Знаю. Ничего. Просто плохая ночь.

Он свесил ноги, сел на постели, посидел так минуту, уткнувшись лицом в ладони. Он пытался не думать, но это ему не удалось, как не удавалось и ночью.

Вот, должно быть, Парки8 животики надрывают, подумал он. Ведь сколько лет он жил, не поддаваясь импульсам. Только однажды он нарушил этот принцип. А теперь он должен расплачиваться за один-единственный момент, когда он впервые увидел Ливи, поджидавшую в то воскресенье своего постоянного клиента, увидел эти ее пакеты, полные снаряжения для сексуальных утех, расплачивается за то мгновение, когда он лениво задался вопросом, можно ли, в принципе, как-то сгладить колючки, шипы и острые углы ее существования. Так или иначе, но если он не придумает, куда перенаправить полицию, его ждут непредсказуемые последствия. И какая же чертовская ирония лежит в основе всего этого. Потому что впервые в жизни он ни в чем не виноват… или виноват во всем.

– Черт, – простонал он.

– Ты не заболел, Крис? – окликнула его Ливи. – Крис, тебе не плохо?

Подняв с пола пижамные брюки, он натянул их и пошел в ее комнату. По положению ходунков понял, что она пыталась встать с кровати, и снова ощутил укол вины.

– Ливи, почему ты не позвала меня?

Она слабо улыбнулась. Она сумела надеть все свои украшения, кроме колечка в носу, лежавшего на книжке, которая, кажется, называлась «Голливудские жены». Крис недовольно посмотрел на книгу, не в первый раз дивясь способности Ливи наслаждаться низкопробной и пустой литературой. Словно отвечая, она сказала: