— Слава богу, — прошептала Дебора.

Дверь открылась, и Линли с Боскованом посторонились, чтобы пропустить под дождь двух мужчин с носилками, на которых лежал человек. Он был укрыт с головы до ног, словно его хотели защитить от дождя и от любопытных взглядов. Только увидав носилки, только услыхав стук закрывшейся двери, Дебора все поняла. Она в страхе оглядела аллею, ярко освещенные окна, машины, крыльцо. Потом еще и еще раз — аллею, окна, машины, крыльцо, — словно это могло что-то изменить.

Мистер Суини произнес несколько слов, но Дебора не слышала его. Она помнила свои слова: все, что угодно.

Ее детство, вся ее жизнь в одну секунду пронеслась у нее в голове, в первый раз не оставив позади себя шлейф ярости и боли. Она все понимала теперь, но было слишком поздно. Изо всех сил прикусив губу, так что появилась кровь, Дебора не смогла сдержать крик:

— Саймон!

Она бросилась к «скорой помощи», куда уже поместили тело.

Линли оглянулся. Он видел, как она, словно слепая, пробирается между машинами. Видел, как она поскользнулась, но устояла на ногах. И все время слышал, как она кричит: «Саймон!»

Дебора подскочила к «скорой помощи», стала дергать ручку дверцы. Подошел один полицейский, попытался отстранить ее, потом подошел еще один. Она вырывалась из их рук. Она дралась и царапалась. И все время кричала: «Саймон! Саймон!» Кричала визгливо, отчаянно, словно двухсложную погребальную песнь, оду для одного голоса, как в древнегреческой трагедии, и именно тогда, когда Линли меньше всего хотел услышать ее, но услышал и теперь знал, что не забудет этого до конца жизни.

У него сжалось сердце, и он отвернулся.

— Сент-Джеймс! — крикнул он в открытую дверь.

В это время Сент-Джеймс беседовал с домоправительницей Тренэр-роу, которая рыдала в снятый с головы тюрбан. Он оглянулся, хотел что-то сказать, но умолк и нахмурился, услыхав крики Деборы. Ласково коснувшись плеча Доры, Сент-Джеймс вышел на крыльцо и увидел, как Дебору оттаскивают от «скорой помощи» и как она бьется в руках полицейских. Он посмотрел на Линли.

Тот отвернулся:

— Ради бога. Иди к ней. Она же думает, что ты умер.

У Линли не было сил поглядеть на друга. Он не хотел глядеть на него. Он только надеялся, что Сент-Джеймс без лишних слов возьмет все в свои руки. Этого не случилось.

— Нет. Она всего лишь…

— Да иди ты, черт бы тебя побрал. Иди!

Прошло несколько секунд, прежде чем Сент-Джеймс двинулся с места, но когда он наконец ушел, Линли наконец-то смог искупить свою вину, чего он так давно желал. И он заставил себя смотреть.

Обойдя полицейские машины, Сент-Джеймс шел к полицейским, тащившим Дебору. Он шел медленно, потому что не мог идти быстро. Ему мешала нога, он некрасиво хромал, останавливался из-за боли, в которой был повинен Линли.

Наконец Сент-Джеймс подошел к «скорой помощи». Он окликнул Дебору. Схватил ее в объятия, прижал к себе. Она попыталась вырваться, кричала, вопила, дралась, но почти тотчас утихла, едва поняла, кто с ней рядом. Тогда она сама прижалась к нему, содрогаясь всем телом в жутких рыданиях, а он склонил к ней голову и стал гладить ее по волосам.

— Дебора, все хорошо, — услыхал Линли. — Извини, что напугали тебя. Со мной ничего не случилось, любимая. Моя любимая. Любимая, — повторял он без конца.

Они стояли под дождем, вокруг бегали полицейские, но им это было безразлично. Линли повернулся и скрылся в доме.

Какое-то движение разбудило Дебору, и она открыла глаза. Сначала она увидела высоко над собой деревянный потолок. Долго смотрела на него, ничего не понимая. Потом повернула голову и увидела туалетный столик с кружевной скатертью, серебряные головные щетки и старинное высокое зеркало. Спальня прабабушки Ашертон, вспомнила Дебора. И сразу же вспомнила все остальное. Бухту, редакцию, дорогу в гору, тело на носилках. И главное, Томми.

Шторы в спальне были задернуты, однако луч солнца рассекал кресло возле камина. Там, вытянув перед собой ноги, сидел Линли. На столике рядом с ним стоял поднос с едой. С завтраком, судя по всему. Дебора разглядела темную корочку тоста.

Заговорила Дебора не сразу, пытаясь вспомнить, что было после жуткой сцены на вилле Тренэр-роу. Сначала ей дали бренди, потом она услышала голоса, потом зазвонил телефон, потом была машина. Каким-то образом она вернулась из Нанруннела в Ховенстоу, где ее уложили в постель.

На Деборе была голубая атласная рубашка, которую она видела в первый раз. Такой же пеньюар лежал у нее в ногах. Дебора села:

— Томми!

— Ты проснулась.

Томми подошел к окну и немного раздвинул шторы, чтобы впустить дневной свет. Оказалось, что окна были немного приоткрыты, и он распахнул их, так что в комнате стали слышны крики чаек и бакланов.

— Сколько времени?

— Одиннадцатый час.

— Одиннадцатый?

— Ты проспала больше двенадцати часов. Ничего не помнишь?

— Так, обрывки. Ты долго ждешь?

— Да как сказать.

Тут только Дебора обратила внимание, что он почему-то не переоделся и не побрился, а под глазами у него черные провалы.

— Ты был тут всю ночь?

Линли не ответил и не отошел от окна, оставаясь довольно далеко от нее. Над его головой Дебора видела небо. И волосы у него золотились на солнце.

— Пожалуй, я сегодня отвезу тебя в Лондон. Одевайся. — Кивком головы он показал на поднос. — Это здесь с половины девятого. Может быть, принести тебе что-нибудь другое?

— Томми, — сказала Дебора. — Ты… неужели?..

Она попыталась поймать его взгляд, но он не смотрел на нее и никак не реагировал на ее слова, поэтому она замолчала.

Сунув руки в карманы, Линли опять повернулся к окну:

— Джона Пенеллина привезли домой.

Дебора подхватила эту тему:

— А Марк?

— Боскован знает, что он брал «Дейз». А кокаин… — Линли вздохнул. — Пусть решает Джон, пока это в моей власти. Я не буду решать вместо него. Не знаю, как он поступит. Наверно, он еще не готов отпустить сына. Не знаю.

— Ты мог бы сообщить о нем.

— Мог бы.

— Но не сообщишь?

— Пусть Джон решает. — Запрокинув голову, он смотрел на небо. — Сегодня прекрасный день. Отличный день для полета.

— А что Питер? С него сняты обвинения? — спросила Дебора.

— Сент-Джеймс думает, что Брук купил эрготамин в пензансской аптеке. Правда, его не продают без рецепта, однако это не первый раз, когда аптекарь идет на уступки. Да и что такого особенного? Брук пожаловался на мигрень. Аспирин, мол, не помогает. А в субботу все врачи отдыхают.

— Он не думает, что у Джастина могли быть свои таблетки?

— Он не думает, что у Джастина были причины ими запасаться. Я сказал ему, что на самом деле это не имеет значения, но он хочет полностью избавить Сидни, да и Питера тоже, от подозрений. Он поехал в Пензанс.

Линли умолк, словно исполнил свой долг.

У Деборы перехватило дыхание. Линли стоял в совершенно неестественной позе.

— Томми, — сказала она, — я видела тебя на крыльце. Я знала, что ты жив. Поэтому, когда появились носилки…

— Труднее всего было сказать маме, — продолжал он. — Я смотрел на нее и понимал, что убиваю ее каждым произнесенным словом. Она не плакала. По крайней мере, в моем присутствии. Потому что мы оба знаем, что, в сущности, вина лежит на мне.

— Нет!

— Если бы они поженились много лет назад, если бы я разрешил им пожениться…

— Томми, нет.

— Она не будет горевать на моих глазах. Она не позволит мне разделить с ней ее горе.

— Томми, милый…

— Это было ужасно. — Он провел ладонью по фрамуге. — На секунду мне показалось, что он и в самом деле может застрелить Сент-Джеймса. Но он взял дуло в рот. — Линли кашлянул. — Почему никогда нельзя подготовиться ни к чему подобному?

— Томми, я знаю его всю мою жизнь. Он как член моей семьи. Когда я решила, что его убили…

— Кровь. Всюду был мозг. Даже на окне. Кажется, мне это никогда не забыть. И это, и все остальное тоже. Как в кино. Стоит мне закрыть глаза, и я снова все вижу, словно опять прокручивается пленка.