Неожиданно к ногам профессора упала белая рыбка с оранжевым ободком вокруг глаз.
— Голомянка!
Виталий Львович до того растрогался, что бросил выбирать сеть и склонился над рыбкой. Осторожно высвободив голомянку из ячей, он положил ее на ладонь.
— М-да… Чудо! Как она нам попалась? Ведь голомянки живут на огромных глубинах. Они так жирны, что просвечиваются насквозь. Смотри, видны даже трещины на моей ладони. Нет ли у нас здесь клочка бумаги?
Виталий Львович привстал, осматриваясь, потом, заметив что-то на воде, схватился за бинокль и замер. Недалеко от мыса, куда последние дни скрывались ребята, размахивая палками, шагал по воде на лыжах Игорь. Он держал путь в открытое море. За ним, держась в отдалении, слегка подгребая веслами, плыл в шлюпке Вовка. На светлой глади воды лыжи не были заметны. Казалось, Игорь просто шел по воде.
— Что такое? — Виталий Львович испуганно посмотрел на меня.
Профессор крикнул, махнул рукой. Но ребята были так увлечены своим делом, что не обратили на нас никакого внимания.
— Немедленно вдогонку!
Выдернув из воды остаток сети, я бросился к веслам. Лодка рванулась наперерез Игорю. Я греб изо всех сил, понимая, что каждую минуту может произойти любая случайность. Виталий Львович неотрывно смотрел в бинокль и, волнуясь, шептал:
— Торопись, торопись, Алеша! Игорь остановился… Принял из рук Рябинина резиновую трубку, вставил ее в рот и снова шагает. Рябинин гребет одной рукой и держит перед Игорем какую-то штуку. Шут их возьми, это же моя резиновая груша! Сумасшедшие! На чем он стоит?
Когда до беглецов осталось несколько десятков метров, Игорь, вдруг схватившись за горло, упал в воду. Вовка, как мышь, заметался в лодке.
Игорь, захлебываясь, бултыхался в воде. Мешали лыжи, привязанные к его ногам. Вовка, пытаясь схватить Игоря, сам вылетел из лодки и стал пускать пузыри. Тут, к счастью, подоспели мы.
Мокрые, дрожащие, сидели наши мореходы на рыбачьей сети и молчали. Рядом с ними лежала парикмахерская груша, сосновые палки с жестяными набалдашниками, лыжи. Вовка пытался пересесть на буксируемую сзади шлюпку, но Виталий Львович запретил ему даже шевелиться. Профессор был бледен и угрюм.
Так в молчании проделали весь обратный путь. Вовка, решив, очевидно, как-то развеять мрачное настроение, негромко заговорил:
— Конечно… Вроде морского инцидента вышло. Намокли малость. А в общем, пустяки! Еще пара-тройка таких тренировочек — и можно смело через Байкал. Мировой рекорд обеспечен!
— О каком рекорде ты говоришь, Рябинин? — очнулся Виталий Львович.
Челюскинец вежливо кашлянул и умолк.
Когда лодка причалила к берегу, Виталий Львович, не сказав никому ни слова, удалился в дом. Было слышно, как хлопнула дверь его кабинета.
— Ну вот, достукались! — сердито буркнул Игорь, стягивая прилипшую к телу рубашку.
— А кто виноват? — огрызнулся Вовка.
— Будто не знаешь… Кто совал мне в рот резиновый шланг?
— Дурак, я же о тебе, обжоре, заботился, кормил на ходу. Специально уху варил, цедил ее через сито, а он возьми подавись! Чего же ты раньше не давился?
Игорь наконец снял рубашку и выпрыгнул из лодки.
— Охота человеку героем стать, до чего же охота! — заговорил он с сердцем. — Р-раз — и на Чукотку собрался. Д-два — подавай ему мировой рекорд. Авантюрист!..
Глава десятая
В ЛУННУЮ НОЧЬ
Виталий Львович закончил «допрос». Он прошелся по комнате и, хмурясь, сказал:
— Мой сын — легкомысленный молодой человек. Ему нельзя доверять серьезное дело. — И уже обращаясь прямо к Игорю: — Вот так. В поход не пойдешь.
Игорь, оглядываясь на отца, медленно пошел к двери. Он еще надеялся, что тот передумает. Но Виталий Львович не сказал больше ни слова.
В распахнутое окно я видел, как болтнулись голые ноги Игоря под крышей сеновала.
Вовка, скребя затылок, вышел вслед за Игорем.
— Глупость! Безотчетная мальчишеская глупость! — вздохнул профессор. — Задаться целью на каких-то никому не известных лыжах перейти Байкал. Зачем?..
Игоря я с трудом раскопал в соломе.
— Конечно, — гудел он, зарывая лицо в желтые сухие стебли. — Когда Недоросля нам подсовывал — это ничего. А лыжи — тут легкомыслие.
Я успокаивал его, как мог. Взял за руку, чтобы вытащить из соломы.
— Не тронь! Уж ты отцу по вкусу. Какой умный, какой примерный! Уходи!
— Ах так! Ну, черт с тобой! — И я ушел с сеновала.
Под кедром возле соболиной клетки я наткнулся на Вовку. С мрачным видом Челюскинец швырял зверькам пойманных капканами бурундуков, приговаривая:
— Жрите, жрите, чтоб вы сдохли, твари мои, каторга моя!..
— Чего ты на них?
— А я не на них. Разве с такими, как вы, кашу сваришь? Один нюни распустил, другой пришел морали читать.
— А ты непонятый герой? Подвига тебе не дают совершить!
Я ждал, что Вовка огрызнется.
Вовка вытер о траву руки и сел в раздумье на пень.
— Разве это жизнь? — заговорил он с грустью. — Перед профессором авторитет подорван. От Максима Петровича ни звука. Полный разброд и шатание!
Мне вдруг стало скучно глядеть на него такого, и я ушел в лес на знакомую мне поляну. Так же, как и в те дни, трещали в траве кузнечики, шумно дышал Байкал. Я пошвырял камнями в круживших над утесом чаек — надоело. Прилег в траву и стал размышлять.
Конечно, Вовка был во многом прав. Прошло три недели со дня нашего выезда из Сибирска, а вестей оттуда не было никаких. Неладно с экзаменами у Максима Петровича? Навредил чем-то Недоросль? Что же происходит там, в городе?
А Байкал расходился, свинцовой волной шумел у берега. Вдруг среди волн мелькнуло что-то белое. «Катер! — дрогнуло сердце. — Ведь Тоня и Максим Петрович могут приехать на попутном катере». Суденышко как-то беспомощно поболталось в волнах и скрылось из виду. «Нет, не на этом…»
С высоты донеслась убаюкивающая трель. Она повторилась громче, звонче: из облака выплыл самолет. Поблескивая стальным крылом, он летел над морским простором, направляясь к Сибирску. Эх, мне бы с ним!
Самолет, птица-сталь, славлю имя твое…
Снова, как в тот раз, закружились, зашептались звонкие слова.
Славлю Родину в крыльях твоих…
Голова тяжелела, заволакиваясь туманом, и вот я уже лечу на невидимых крыльях… Подо мною бурлящий Байкал, чайки, но как-то не страшно. Вдали Тоня. Она сидит на камне и машет мне своей голубой косынкой.
— Лешка! — раздался над ухом громкий голос. — Вставай, Вовка сбежал!
Я вскочил. Передо мною стоял Игорь, встревоженный, запыхавшийся.
— Кто сбежал? Куда?
— Вовка сбежал! Сторож питомника видел… Пошел берегом к Сибирску. С рюкзаком за плечами.
— Почему не вернули?
— Сразу не догадались. А потом я записку в дверях нашел, пишет: «Не беспокойтесь и не ищите». Бежим за ним! — Игорь, трясясь от волнения, показал в кусты. — Там овражек! По нему спустимся к берегу. Бежим!
Раздумывать было некогда. Стали спускаться к Байкалу. Вечерело. Мы то и дело натыкались на невидимые в сумерках коряжины и камни, цеплялись одеждой за сучья. К воде подошли в темноте.
Освежив потные лица и потуже затянув ремни, мы зашагали вдоль берега. Светловатая каменистая полоска, по которой проходил наш путь, то расширялась, то сужалась настолько, что приходилось раздеваться, и, стиснув зубы, брести по холодной воде вдоль отвесных скал. Если Вовка шел тем же путем, то у него было большое преимущество: он двигался засветло и намного опередил нас.
— Быстрее, быстрее! — поторапливал я спотыкавшегося в темноте Игоря.
Он молча повиновался. Но когда на нашем пути повстречалась еще одна скала и предстояло снова лезть в воду, мой друг в изнеможении сел:
— Не могу больше, Лешка. Ну не могу!
— Что с тобой?
