— На питомник! — скомандовал Виталий Львович, показывая рукой, куда мне рулить.

Мотор заработал как-то удивительно весело и легко, лодка стремглав понеслась к отвесным берегам.

Глава девятая

СЛАВНОЕ МОРЕ

Домик, принадлежащий питомнику, стоял на самом берегу Байкала. Рядом с ним на узкой песчаной полоске располагалось еще несколько строений. Эту крохотную деревушку молчаливым полукольцом окружал скалистый таежный хребет. Он как бы давил на домики, придвинув их к самой воде.

Неподалеку, в больших проволочных клетках, под кедрами жили соболи. Весной зверьки принесли приплод. Соболиные детеныши нуждались в свежей пище, и поэтому в тайге были расставлены капканы.

На второй день после приезда Вовка перезнакомился со старожилами питомника, высмотрел, где они ставят капканы, и предложил себя в помощники. «Конечно, до похода за Байкал», — предупредил он солидно. Мы с Игорем занялись мелким ремонтом лодки, шитьем палатки и пробковых спасательных поясов…

Дни, заполненные хлопотами, проходили незаметно. Утром, проснувшись, мы соскакивали с сеновала, бежали к озеру и, наскоро сполоснув лица обжигающей байкальской водой, ехали выбирать сети. Рыбы попадалось много, и с ней приходилось возиться чуть не до самого обеда. А потом принимались за свои дела. Так в дружной работе прошла у нас первая неделя…

— Скучища! — зевнул как-то раз Вовка, валяясь со мной на песке в послеобеденный час.

Набежавшая волна пощекотала его голые пятки, и Челюскинец сел, обхватив руками колени.

— Сколько дела, а тебе скука, — лениво ответил я.

— Вот именно! С утра — рыбы, днем — бурундуки. Никакой, как говорится, — Вовка тоненько сквозь зубы сплюнул, — романтики.

— Ладно, будет тебе и романтика, — вмешался в разговор Игорь.

Перед заходом солнца, когда на озере улеглось волнение, Игорь вытащил из сарая свои чудо-лыжи и стал, как тогда на Ангаре, проводить «опыты». Вовка, нахохлившись, сидел у самой воды — он о чем-то размышлял, поглядывая на медленно передвигавшегося по воде Игоря.

— Хорошо бы палочки приспособить, — наконец сказал он.

Вскоре я ушел, оставив их на берегу.

Ночью меня разбудил странный шум. Кто-то лез на сеновал, но, видимо, оборвался, поломав при падении ветхую лестницу. В темноте я разглядел Игоря. Согнувшись, он стоял на краю сеновала и махал кому-то рукой:

— Тише ты, черт! — шипел Игорь.

— Чего «тише», Когда вся шея ободрана! — ругался внизу Вовка. — Чтоб она провалилась, окаянная!

Отшвырнув обломки лестницы, он снова полез. Игорь протянул ему руку. Крадучись, как заговорщики, они проползли в угол сеновала и, прошуршав соломой, утихли.

— Как думаешь, Лешка слышал? — спустя некоторое время раздался шепоток Игоря.

— Отвяжись! У меня ухо вспухло, — буркнул Вовка, но тут же строго добавил: — Ты смотри никому не брякай!

Через несколько минут раздалось сонное храпенье обоих.

А я уснуть уже не мог. «Где они шатались столько времени? Что от меня скрывают?»…

— Что, дружба врозь? — не выдержал я, когда утром мы с Игорем ремонтировали мотор. — Куда ночью ходили?

Он виновато отвел глаза в сторону, продолжая молчать.

— Понимаю… «Не брякай»!

Игорь испуганно взглянул на меня:

— Не могу я тебе сказать, Лешка… Мне Вовка тогда язык отрежет.

Игорь торопливо помог мне оттащить в лодку мотор и шмыгнул под навес. Там уже ждал его Вовка, прибежавший из лесу. Ребята принялись что-то мастерить.

Мне было видно, как Игорь к концам двух сосновых палок приколачивал пустые консервные банки, а Вовка бегал в дом за котелком. Потом сбегал в дом Игорь и принес что-то за пазухой. Посоветовавшись, ребята берегом пошли в сторону видневшегося вдали мыса.

В котелке, который тащил Вовка, была, очевидно, недоеденная за обедом уха. Уха — им для ужина, понятно. Но для какой цели предназначались эти странные палки с набалдашниками из консервных банок?

Первым моим желанием было бежать за ребятами. Потом одумался: назовут шпионом! Взял книгу — и в лес, на горку. Тропинка привела меня на вершину высокой горы. Отсюда я мог наблюдать и за озером и за домиком. На склоне горы в окружении дремучих кедров зеленела поляна. В шелковистой траве узорами сияли цветистые маки. Порхали большие пестрые бабочки, разливался звенящий стрекот кузнечиков. Из кедровника шел жаркий смолистый аромат. А внизу, у подножия горы, бушевал Байкал. От горизонта, подернутого дымкой, непрерывной чередой катились лохматые волны. Приблизившись к берегам, они трясли сединой и разъяренно бросались на утесы. Грохочущий шум воды наплывал на тайгу, хоронясь меж деревьев, и смешным, по-своему отважным казался воинственный стрекот кузнечиков над поляной.

Вот поросший мхом камень, можно сесть на него, раскрыть книгу. А мысли о другом… Где ты сейчас, Тоня? Я бросаюсь на траву и долго лежу, смотрю на небо.

Ветер злой и неотступный разъяренно бьет в утесы…

Что это? Откуда? Словно кто нашептал мне… Потом так же таинственно пришли слова о волнах, трясущих сединой, о звенящем стрекоте кузнечика… «Да это же стихи! Мои стихи!» — Я чуть не закричал от удивления и, нащупав в кармане огрызок карандаша, стал торопливо записывать все на полях книги.

Домой вернулся поздно. Игорь, беспокоясь, поджидал меня на кухне. Вовка тоже был здесь. Он дремал, прислонившись к печке, а лицо у него было довольное-довольное. «Наконец-то, кажется, ты нашел себе геройское дело», — подумал я и, не сказав ни слова, отправился спать. От стихов, от всех дневных волнений голова моя сделалась точно чугунная.

Прошел день, другой… Ребята по-прежнему избегали со мною встреч.

Однажды, проснувшись утром, я не нашел на сеновале ни Вовки, ни Игоря… Не оказалось их и в питомнике. Может, ушли на озеро? Я посмотрел в сторону мыса.

После шумливых ветреных дней над Байкалом поднялось ясное, тихое утро. Таинственная синева морской дали как бы рассеялась, и на светлом фоне воды и неба отчетливо выделялась линия гор противоположного берега. Точно купола парашютов, белели их снеговые вершины.

— Что, брат, красиво? — услышал я голос Виталия Львовича. Он шел по росистой траве, размахивая биноклем, и улыбался. — Вот это утро! — Профессор взял меня под руку и показал в сторону снеговых вершин: — А там сейчас буран метет, ртуть в термометрах стынет… Да, вот что, дружок, не видел ли ты мою грушу?

— Грушу? Какую грушу?

— Ну, мою, парикмахерскую, которой я одеколонюсь после бритья.

— Н-не знаю, не видел.

— А ребят?

— Тоже не видел, — признался я.

— Может, сети выбирают? — сказал профессор.

Мы направились к озеру. Но ребят не было и здесь. Невдалеке, отражаясь в воде, как в зеркале, маячили сетевые поплавки.

— Странно… — потеребил бородку Виталий Львович. — Где же они? А ну-ка, Алеша, съездим, проверим сети, — кивнул он на поплавки.

Садясь в лодку, я обратил внимание, что на берегу не было одной из шлюпок. Сторожа питомника не могли уехать в такую рань. А впрочем, кто их знает… Я молча приналег на весла.

Профессор сидел на корме, с интересом посматривая за борт. Сквозь прозрачную, как стекло, воду ясно виднелось дно. Мелькали камни, обросшие тиной и ракушками, мохнатые губки, похожие на длинные зеленые пальцы. Эти пальцы тянулись вверх, к серебристым стайкам играющих рыбок. Но с каждым новым взмахом весел причудливая картина байкальского дна становилась все более смутной. Так мы доплыли до поплавков.

Бросив весла, я потянул веревку. В зеленой толще воды шевельнулись серебристые блестки. Вот уже и сеть в руках, мы потянули ее сильнее. В лодку шлепнулась пара омулей, хариус, и вдруг, запутавшись в нитяных ячейках, над водой затрепетали большеголовые рыбки, отливавшие перламутром.

— Широколобки! — изумился я.

— Нет, Алеша, это бычки, — поправил профессор и, продолжая выбирать сеть, начал рассказывать о необыкновенных бычках. — Этот вид рыб встречается только в южных морях и у нас на Байкале, заметь!