На следующий день к вечеру, оставшись в одиночестве в пустом кабинете, Пакуро ткнул пальцем в клавишу диктофона, и тесное пространство помещения заполнил глухой и мерный голос Хвастунова:
— Почему я сразу на признание пошел? А как увидел ваши лица, походку, глаза… От всего этого такое знание и такая уверенность исходили, что сразу уяснил — амба! Клещи! Да и чего крутить, время терять? На гриве не удержался — на хвосте не удержишься!
А почему Валюху убил? До сих пор не разберусь… Я же у нее деньги постоянно брал. И все получалось с их оборотом, честь по чести возвращал долги с процентами… А после — срыв за срывом… Квартиру пришлось продать. А когда склад с мебелью сгорел, начал выкручиваться из последних сил… Кредит на мне висел сумасшедший. Ей, конечно, ничего не сказал, взял сто тысяч, думал, выкручусь, а не вышло — пришлось долги проплатить. Скучная, в общем, песня. Таких, как я — сотни. А тут и она наезжать стала… Давай деньги, и все! А я был в курсе: банк, где Валька работала, чеченский, сдаст меня хозяевам — выводы будут плачевные… Кстати, она так и сказала: не обижайся, Юра, сдать тебя придется. Да ладно бы так сказала, а то такой грязью полила… Ну, я твердо заверил, что все будет в порядке, попросил еще недельку, тем более, знал — обо мне никто ни гу-гу, она женщина замкнутая была, волевая, все в себе держала… А уж если банковские деньги втемную крутила, то кому же о том скажет? Ее это, личное. К тому же — злоупотребление…
И вот лежу как-то ночью, не спится, думаю… И всякая чушь в голову лезет… Ну ведь кто она мне? Бывшая родственница? Да какая еще родственница — сестра какой-то бляди… Да, гуляла моя женушка, был грех… И злоба меня берет: хлебнул я сначала от одной сестрички, а теперь вот — от другой… А потом о предках своих почему-то вспомнил… Ведь кто предки-то были? Янычары! Вам смешно? А вот мне — нет… У нас в роду все мужики горячие, прадед был, тот вообще — чуть что — за нож… Ну, думаю, ведь не боялись крови они, эти предки. А я, славянскими генами разбавленный, трусоват стал, всю жизнь всем на встречу иду, кланяюсь, проплачиваю, как фраер… Раб и приспособленец! И что в результате имею? Хибару в захолустье? И ту чечены отцапают со дня на день… Ну, думаю, давай-ка, правнук турецкоподданного, решать вопрос дедовским способом… А тут вижу — у Витька, соседа, пистолет имеется. Ну, поторговались, купил. Сел на электричку на следующий день, поехал к Вальке. Да! Тут как раз участковый зашел, а я газету читал, рубрику эту — про невозможные встречи… И — сам не знаю, почему, говорю ему: переведи, мол, на азербайджанский, он же с турецким — один в один; переведи, мол, фразочку: кто хочет со мной встретиться, звоните по такому-то телефону…
Тот перевел. Я бумажку с текстом в карман положил и — поехал. И все-таки, убивать ее не хотел. Дай, думаю, куплю хорошего вина бутылку, арбуз… Посидим, я ей все расскажу, как есть, может, подсобит, войдет в положение…
Встретил ее у подъезда — она из магазина возвращалась.
Сначала разговор шел ровный; я все, как есть, описал, пообещал долг со временем отработать и — предложил: внеси пока свои деньги в банк, ведь есть же у тебя, знаю. У них вообще семейка такая была… накопителей. Муж за границей, как понимаю, счет в хорошем банке открыл, туда доходы и стекались… Ну, это личное дело каждого, тут не мне судить. А все же не то, чтобы зависть, а озлобленность меня душила… Вот они — благополучные, здоровые, все у них получается, капиталец нарастает день ото дня, а я — в полном дерьме утопаю глубже и глубже… А они, суки сытые, еще и душат меня планомерно. И ведь задушат, точно! Но — убивать?.. Нет, не хотел я ее убивать. И не убил бы, если бы не начала она орать и с грязью меня смешивать. Ты, дескать, никчемная тварь, трепач, подлец, подставил меня… И — снова чеченами стала угрожать — причем, всерьез. Я, говорит, проплачу деньги в банк, я порядочная и обязательная, но из тебя за это душу с корнем вырвут. Ну, тут я уже чисто механически… Достал пистолет, она и сообразить даже не успела, что к чему, а я — бах! И все, закончился гневный монолог, просто все оказалось… Ну, так мне виделось тогда… А тут девочка вошла, дочка ее… А я — будто робот — абсолютно никаких эмоций… Даже умудренная снисходительность какая-то нахлынула. И — ощущение силы. Необыкновенное, чарующее… Наваждение просто. После, конечно, все это надстояние над смертными в такую темень души обратилось, в такую тоску стылую… Ну, взял я девчонку за плечо, развернул, меня она знала, не боялась, и — в голову, в упор… Два раза. Почему два, когда одного бы хватило? Не знаю… То ли — любопытство, как пуля в плоть входит, то ли вновь эту техническую простоту убийства ощутить… Бах — готово! Н-да… Деньги, какие в квартире были, забрал, записную книжку в карман сунул, а золотишко не тронул, вас запутать хотел… Мол, не ограбление, а типа мести…
Арбуз и винишко, кстати, обратно забрал… Поднял гильзы с пола, и — вышел. Дверь приоткрытой оставил, лифт вызывать не стал, спустился по лестнице… А! Надпись еще оставил, чтобы воду замутить… Вы говорите, что объявление в газете поместили? Не знал… А ведь, наверное, и позвонил бы… Да, точно бы позвонил, если бы прочитал, не удержался бы…
Куда гильзы выбросил? А у вокзала, пока электричку ждал, шлялся, там забор какой-то бетонный, на одном пролете надпись: “Весь мир — говно!” Вот я за тот пролет и бросил… Все три штуки. Одну за одной. Методично…
Окончание записи Пакуро слушал уже в компании Бориса и двух вернувшихся из оперативных скитаний по городу сотрудников.
— Вот чего предлагаю! — выслушав признания Хвастунова, громогласно подытожил неугомонный Боря. — Поехали сейчас к вокзалу, найдем гильзы.
Пакуро взглянул на плотную вечернюю темень за окном.
— Давай завтра, с утра, там же сейчас ничего не разглядеть…
— У меня завтра дел — во! — Борис провел указательным пальцем по горлу. — И у ребят беготни невпроворот. Поехали, хотя бы в общем посмотрим…
Плутая в окрестностях вокзала и, проклиная начавшийся дождь, обогнули внешнюю сторону упомянутого Хвастуновым забора, который Боря охарактеризовал, как “описанный им”; наткнулись на обвисшие заржавленные ворота; по колдобинам разбитой узкой дороги въехали на загадочную пустынную территорию, окружавшую темный стеклянный модуль запертого на замок строения — вероятно, третьесортной закусочной.
— Вроде, здесь, — усердно подсвечивая фонариком, говорил Борис, стряхивая с пиджака дождевые струи. Сел на корточки. Слепо водя ладонями по почве и, оглядываясь на дымный свет фар, посетовал: — Тут хрен чего разберешь… Железяки какие-то, листва еще прошлогодняя… По-моему, погорячились мы, придется завтра утренний график на часок пораньше сдвигать…
Присоединившийся к напрасным поискам гильз Пакуро, внезапно резко поднявшись, с настороженным вниманием обнюхал свои ладони. Растерянно произнес:
— Тьфу, дерьмо… — И тут же, толкнув локтем в бок неугомонного соратника, еле удержавшего равновесие, с негодованием продолжил: — Все ты! К хирургу тебе надо!
— Это зачем? — обиженно вопросил Боря.
— Шило из одного места вынуть!
— Ты — осквернитель высоких порывов, — сказал Борис.
— Э, мы колесо прокололи! — донесся горестный возглас мокнущего под дождем шофера.
— А запаска?
— Тоже… Того…
— Ну, и чего я теперь жене доложу?! — с гневом обратился Пакуро к истекающим противной влагой небесам и косясь на Бориса. — Что уже был на выходе, сказал ей, чтобы разогревала ужин и ждала, хотя ей к семи утра на работу вставать, а сам покатил с энтузиастами в золотари переквалифицироваться? А?!.
С неведомой, плохо освещенной территории, буксовавшую в глинистых лужах машину выталкивали едва ли не час. Далее созвонились с жившим неподалеку товарищем, подвезшим запаску.
Стояла ночь, когда Пакуро, уже на собственной машине, подъехал к посту ГАИ, находящемуся неподалеку от дома. Ставить автомобиль в гараж, от которого потом предстояло топать под дождем темной улицей минут пять, не хотелось.
