— Где деньги, тварь?

— Какие деньги? — пискнула Собцова жалобно. — Я на зарплате, муж не работает… — Тут она уяснила, что халат распахнулся, и бандит откровенно рассматривает ее грудь. Поправила одежду, судорожно подоткнув ворот под подбородок и сцепив на нем пальцы.

— Во, правильно, — одобрительно наклонил бугристый череп подонок. — А то на вымя твое зырить отвисшее — с души воротит… — И смачно сплюнул мутной, с зеленью слюной в любовно оттертый от пыли экран телевизора.

Комментировать такое определение своих женских прелестей Людмила не решилась, хотя почувствовала себя в немалой степени уязвленной.

— В общем, слушай, коза драная, — продолжил бандит размеренным тоном. — Леха нам все ваши сопли размотал. Видишь пушку? — Качнул перед носом Собцовой пистолетом. — От твоих задумок к нам пришла. Не узнаешь? Ну и не надо. А вот с деньгами Леху ты прокатила круто. Сказать, сколько сперла? Одних рублишек на пятьдесят тысяч баксов… Мы ведь все знаем, нас на мякине не проведешь… А потому, — убрал пистолет в карман, — помощь тебе звать не резон, не будет тебе никакой подмоги. Уяснила? Тебя спрашиваю!

Людмила механически качнула головой, выражая вялое согласие.

— Не, шмоном ничего не добьемся, — обратившись к старшему бандиту, промолвил румяный переросток, с озлоблением пнув носком кроссовки распотрошенный ящик серванта с нитками и вязанием. — Придется гладить тетю утюжком… Или тетя не даст себя жадности погубить? — Он раскрыл валявшийся на тумбочке кошелек Людмилы, вытряхнул его содержимое, составленное из мелкой рублевой наличности, на ковер. Произнес вопросительно: — Остатки мусорской зарплаты?

Его старший напарник хлестнул Собцову по лицу, как плетью, костлявым веером пальцев. С яростью повторил:

— Где деньги?!

Жуть и оторопь владели Собцовой, предчувствие пыток и гибели обрывали сердце и перехватывали горло парализующей смертной тоской, озноб бил ослабшее, словно чужое тело, и так хотелось признаться, что зарыты деньги и раритетный «Вальтер» под березкой в парке, и готова она следовать туда хоть сейчас, только пощадите ее, только заберите все… Стоп! Никогда! Ведь что же выходит? Скомкав всю свою прошлую жизнь, подобно измаранной бумажной салфетке и отшвырнув ее вон, как никчемный мусор, она сделала это напрасно? Да и разве оставят ее живой эти вурдалаки в человечьем обличье? Ведь потому и без масок они сейчас, потому и Леху упомянули…

— Хватит тут рыться, все равно ничего не найдете! — заявила она с внезапной злобой и решимостью. — Деньги в надежном месте.

— И где же надежное место? — высокомерно вздернул подбородок плечистый переросток.

— Деньги — в УЭП!

— Опять в мусорской? — недоверчиво прищурился старший бандит. — Это… как?

— А так, — грубо ответила она. — В доле — начальник отдела… Он нам рубли на экспертизу прислал, с ним и договор был… А вот что дебила Леху я в дело впутала — теперь каюсь…

— Значит, не будет бабок, — многозначительным тоном подытожил начинающий гангстер.

— Почему? Раз такой расклад — треть отдадим, — сказала Людмила.

— Да врешь ты, сука гнутая! — зарычал, брызгая слюной, дегенерат. — Да мы тебя ща распнем, как каракатицу, и…

— И что? — Спокойно посмотрела она в его бешено округлившиеся мутные зрачки. — В кармане от этого прибавится? — Добавила примирительно: — Вы же ребята с головами, а потому думайте… Хотя — чего тут думать? Коли влипла я, то уж и влипла. Коли обещаю вам денег — то куда денусь? Мне бежать некуда. Всего сразу лишусь. Работы, квартиры, мужа. И еще: идет следствие. И вдруг исчезает эксперт. Что следствие делает? Объявляет эксперта в федеральный розыск, поскольку автоматически выдвигается версия: у эксперта не выдержали нервишки. Ну и так далее… Чего вам дальше воду лить, не дураки, сами все понимаете…

Старший бандит кивком указал юнцу на дверь, проронил:

— Посмотри, чего там на кухне нарыли…

— Крупу с кастрюлями, — не удержалась от равнодушной реплики Собцова.

— Тэк-с… — Жутковатый собеседник сокрушенно покачал своей бедовой головенкой. Произнес: — Поешь ты складно, но с бабками так будет: притаранишь все…

— Всех уже нет, — возразила Людмила.

— Это почему?

— Деньги имеют обыкновение тратиться.

— Ну, объяснишь как дело было менту своему из УЭП, он, наверное, парень тоже сообразительный, добавит…

Такого рода предложение, связанное с личностью мифического подельника, Людмила одобрила:

— Хорошо, потолкую…

— Завтра в семь часов вечера выходи на лестничную клетку, — недовольно пробурчал бандюга, направляясь к двери. — Там и встретимся. Но учти — холостой прогон выйдет, ставим на счетчик. Все! — И с силой всадил дверь в покачнувшуюся с треском коробку.

Донеслось:

— Сваливаем!

С трудом что-либо соображая, Собцова привела себя в порядок, запудрив выступившие на щеке красные полосы от хлесткого удара пальцев; после лихорадочно запихнула на место вывороченные из серванта, комода и кухонного гарнитура ящики и — поплелась, как в тумане, на работу.

Отдаленно, словно вопреки растерянности и страху, она испытывала удовлетворение от своей находчивости и воли.

Да, она не врала этой мрази, когда говорила, что, попытайся сбежать, проиграет всю свою прошлую жизнь… Но только что было в той жизни? Унылая работа, унылый и нелюбимый муж, мечта о жалкой дачке с грядками и о сытенькой пенсии…

Она ведь даже ни разу не была на море! Не говоря уже о разных там ослепительных заграничных курортах, куда ездят богатые и удачливые. А кто эти удачливые? Да те, кто украл и не попался! И нечего ей втюхивать про разные там самообеспечивающие себя таланты из мира творчества и бизнеса! Талантов — единицы, а на респектабельных пляжах — дивизии разнообразного жулья. В цепях и наколках, в интеллигентских очечках, в купальниках, затмевающих стоимостью автомобиль, который так и останется в мечтах ее непутевого мужа, кому тоже с пеленок вдалбливали истину о непогрешимости идеи ударного труда за рабскую зарплатку и за грошовую путевочку в убогий санаторий… А кто вдалбливал? Те, кто раскатывал на партийных “членовозах”, а ныне поменял их на бронированные “Мерседесы”? Кто рамочки прежних привилегий раздвинул и укрепил мешками, набитыми валютой?

Тогда спрашивается: кому же она, сирая, всю жизнь прислуживала? Закону на его третьестепенных оборонительных рубежах? Может быть. Но только для тех, из “членовозов-мерседесов”, закона никогда не существовало. И не будет существовать, сколько бы ни корпели над его модификациями думские вертихвосты, также лишь о своем благе и о счетах на далеких островах-пляжах озабоченные… И, кстати, также неприкасаемые. И обслуживаемые как ей, Собцовой, так и теми же бандюгами. И какое дело этим земным небожителям, что решили бандюги отвернуть голову зарвавшемуся во внезапной криминальной отваге милицейскому эксперту, решившему хотя бы на цыпочках приподняться над мертвой зыбью своего бытия? Что им до этой суеты хохорящихся плебеев?

Людмилу переполняли отчаяние и удалая, истерическая решимость.

И она уже знала, каким будет ее следующий ход в той большой игре с множеством жестоких правил, что называется жизнью человека.

Она не шла на работу. Она шла к сейфу, куда сегодня положила двенадцать тысяч предназначенных для экспертизы долларов.

Та философская концепция, что, обличая несправедливость мирового устройства, когда у одних есть все, а других — ничего, а потому или пусть все будет у всех, или ни у кого ничего не будет, эта концепция, ныне столь любезная сердцу эксперта Собцовой, майору Пакуро, напротив, претила. Равно как и его соратнику Борису. Оба, без всякой симпатии относясь к хапугам, лихоимцам и разбойникам, классовой ненавистью себя не изнуряли, сажали проходимцев в клетку в соответствии с их доказанными заслугами, и полагали, что мазурик может быть необыкновенно удачливым, но никогда — счастливым, и воздаяние неизбежно, поскольку, как гениально заметил неведомый мудрец, Бог терпит долго, но бьет — больно! И приобретение благ в ущерб ближнему своему неизменно компенсируется потерями.