– А то.

– Здесь это легко: «Шеф-повар на час» – и нет проблем. Давай-ка за стол, успеешь ещё осмотреться.

– Правильно. Ты – не ты, пока не выпьешь.

– Как насчёт бехеровки? Аперитив, а по нашему – для аппетита.

– Да не, Палыч, как-то мне она не очень… А на аппетит я и так не жалуюсь.

– Тогда что – вино? Или коньяк?

– И водку, – Мишаня жадно оглядывал стол.

– Начнём с вина. Америку-то вспоминаешь, а, Мишаня?

Я выставил бутылку «Хванчкары».

– Эх! – Взгляд его затуманился. – Жара там стояла сто градусов, ну, по Гринвичу. Или Рабиновичу?

– По Фаренгейту.

– Во, точно. Наливай, Палыч. Поехали!

– Он сказал «Поехали!» – и махнул стакан.

Мы дружно выпили.

Мишаня тут же набросился на мясной салат:

– Вкусно!

– А винцо тебе как?

– Ничего, – сказал Мишаня с набитым ртом.

– Хванчкара, однако.

– Я слышал, у Сталина любимое вино было.

– Ага. Но ещё больше кровавый тиран ценил киндзмараули. Тоже кровавое. А чтобы внимательней приглядеться к соратникам, вождь переходил на слабенькое маджари – всего три градуса. Выпьет за вечер пару бутылок – и ни в одном глазу. Восточное коварство, сам понимаешь.

Мишаня уже наворачивал жаркое, беспокойно оглядываясь по сторонам. Достал смартфон, пальцы тыкнулись было в экран, но мой гость тут же передумал. Что-то его тревожит.

– Как Татьяна? У вас всё в порядке?

Мишаня бросил на меня затравленный взгляд.

– Вот не люблю я шибко грамотных баб. В женщине главное – вовсе не ум. Я так считаю.

– Х-м… Верно, Мишаня. Главное, чтобы она тебя понимала. И поддерживала во всех начинаниях.

– Не, Палыч. Главное у женщины – это задница.

Всё, Мишаня в своём репертуаре.

– Полезная штуковина, что и говорить, – поддакнул я. – Без неё никак. Ни посидеть, ни покакать, не за столом будет сказано. Но чтобы – главное? Нет, Мишаня, здесь ты не прав.

– Не, Палыч. Жопа – всему голова. Если она вот такая, – положив вилку на стол, он изобразил руками два крутых холма, – ну, женская чтобы, вот тогда будет полное взаимопонимание. А ум бабе только мешает.

– Частично я с тобой солидарен. Чтобы у женщины – и мужская волосатая задница? Категорически возражаю! Но всё же на первое место её, – я тоже очертил два полушария, – не стоит. Женщина, твоя женщина, хороша, если помогает решать проблемы. А не грузит ими.

Мишаня молча уплетал мясо.

– Это не только к женщинам относится. Почему, думаешь, мы дом купили здесь, в Чехии? Хотя после ста грамм и в России неплохо.

– А после двухсот – просто замечательно, – кивнул Мишаня.

– Вот именно. Здесь вот, – я махнул рукой в сторону окна, – мы потому, что чехи – люди интеллигентные. Не достают почём зря.

Я снова наполнил бокалы.

– Мишаня, а ты с чего это вдруг… Скажи, у тебя с Татьяной не ладится? А?

– Ладно, Палыч. Разберёмся, если что. Или не разберёмся. Сами.

Ага, то-то на него жор напал. Стресс заедает, не иначе.

– Ну, как знаешь. Может, немного прогуляемся? Покажу тебе наши владения.

– Давай. – Оглядев стол, он нехотя поднялся.

Мы вышли в парк. Июльское солнце с утра еще не жарило. Бредя под сенью цветущих лип, хотелось вдыхать и вдыхать их медовый аромат.

Мишаня долго молчал, что для него необычно, и вдруг спросил:

– А сам ты, Палыч, Америку вспоминаешь?

– Ещё бы! Хорошее было время.

– И все люди равные, можно сказать, ну, без эликсира этого.

– Согласен.

– И Танюха, хоть она и тогда выпендривалась. Но потом-то ведь пошла за меня. – Взгляд его остановился на листе шиповника.

– Глянь, бабочка. Да какая большая! Я слыхал, они живут неделю, не больше.

– Да, но время для них течёт иначе. Бабочки проживают полную жизнь, а люди им кажутся тормозными, как черепахи.

– Да, Палыч. Мне ведь уже шестьдесят пять. А ничего толком-то… Детей мы так и не захотели.

Подумалось: «мы» – это Татьяна.

– Мишаня, взгляни-ка ещё на эту бабочку. Пойми, ведь главное – не протяжённость жизни, а…

– Удовольствия?

– Не надо упрощать, мы же люди, а не животные или насекомые. Наполненность смыслом – вот что важно.

– Да какой смысл, Палыч! Ну сколько ещё мне осталось? Недолго буду ей глаза мозолить.

– Перестань! На самом деле тебе всего пятьдесят пять. Ведь социальную дозу выдали всем. Кроме отселенцев в Большой зоне, само собой.

– Ну да, бросили нам подачку. Маленькую розовую пилюльку. А что толку?

– Мишаня, ты получил дорогущий подарок – целых десять лет жизни! Чтобы разогнаться – вполне достаточно. Для тех, кто реально стремился.

– Ну да, наверное. Да вот у меня как-то не вышло. Как ни бился – всё зря. Но главное не это. Эх, проснуться бы – а мне только тридцать. Да хоть бы и сорок. Но просыпаюсь взаправду – и что? Жизнь кончается… А у других-то не так. Это несправедливо! Вот раньше… Жили ведь люди без эликсира чёртова.

– Стоп, я понял. Татьяна? У неё с эликсиром…

– Ну да, – перебил Мишаня. – Она-то поднялась.

– Должен тебя огорчить, дружище. Похоже, супруга тебя не любит.

– Это как это? – он резко остановился.

– Как сказал классик, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит[7].

– Ты это к чему, Палыч?

– Татьяна могла бы и поумерить обороты. Это я про биохрон[8]^*.

– Ты чо?! Для женщины возраст, ну, сам понимаешь. Поумерить, как же! Это же типа самоубийства, бляха-муха.

– Огорчу тебя ещё разок. Ты её тоже не любишь.

Мишаня вопросительно смотрел на меня. За разговорами мы не заметили, как приблизились к маленькому морю.

– Кабы любил, мог и усилить свои амбиции.

– Да ну тебя! Я и так чего ни пробовал. Хоть кол об стену теши – всё херня получается.

– Мишаня, взгляни-ка. Это наше море.

– Ни хера себе! А ты, Палыч, крутой! Ты реально крут!

– Это запросто.

– У меня тоже мыслишка есть. И я хочу что-нибудь этакое, – он кивнул на «море».

– Вот что, Мишаня. Разговор у нас пошёл серьёзный, давай-ка за стол вернёмся. Кстати, пивко тоже имеется.

– Лучше бы его совсем не было.

– Пива?!

– Да эликсира этого! Вот раньше… Эх!

Достав из холодильника и откупорив пару бутылок чешского, разлил по кружкам.

– Да, Палыч, не слабо ты устроился. – Мишаня залпом ополовинил свою порцию. – И я так хочу. Здесь и лето длиньше, что и говорить. А на Урале-то, сам знаешь, погода безмозглая.

– Хм…

– Думаешь, у меня денег не хватит? Не сейчас, конечно…

– Ты уж извини. Не хочу сыпать соль на рану, но дело не только в деньгах. Я кое-что узнал, когда оформлял вот это всё.

– Ты о чём, Палыч?

– В общем, в Моравию пускают не каждого, и главное тут даже не финансы.

– А тогда что?

– Биохрон, Прости, Мишаня, тут такое дело…

– Ага! А то начнут подыхать, похороны, то-сё. Весь кайф обломают.

– Да нет же, ты не так понял. Просто… Ну, чтобы менталитет у жителей близкий был. Типа клуба по интересам.

– Да, Палыч, непростой ты человек… – сделав глоток, он облизал губы. – Чуть не сорок лет тебя знаю, а почти не стареешь. Вот у самого-то биохрон сколько?

– Какой бестактный вопрос.

– Да ладно! Мы же свои, никому не скажу.

– Ну, около трёх.

– Ого! И всё равно не сходится, уж больно молодо выглядишь.

Не дурак Мишаня, заметил таки. Но про Академию и хронокредиты говорить я не вправе. Тут высший гриф секретности – «Абсолютно сугубо».

– Как это у тебя получается, а, Палыч? Да и на тройку выйти – это же суметь надо.

– Слушай, что мы всё обо мне? А у Татьяны твоей, прости за нескромность, сколько? Колись, я же свой!

Мишаня помрачнел.

– Два у неё, с хвостиком. У моей у Танечки биохрончик – двоечка.

– А у тебя…

– Ну дак обнулился я, Палыч. Единица, тютелька в тютельку. Такие вот дела. И по всему выходит, что не пара мы с ней. Она – на ярмарку, а я с ярмарки.