В другой раз. Когда он будет готов. Кейн пообещал себе, что еще вернется.

А пока у него были и другие дела.

Направился он на восток, к реке. Проехал по Сорок шестой до самой Второй авеню, затем вырулил на ФДР[9]. Движение было по-прежнему плотным, и продвигался он довольно медленно. Кейн не был коренным ньюйоркцем. Никаким боком. Но даже при этом на спутниковый навигатор он практически не смотрел. Планировка на Манхэттене простая и четкая, на манер координатной сетки. Если тебя сюда вдруг занесет, просто потрать пять минут на изучение карты – и сразу поймешь, как куда попасть. На карте остров напоминал печатную плату. Требовалась лишь энергия, чтобы та бесперебойно работала. Кейну подумалось, что отнюдь не люди, жители Манхэттена, являлись тем электричеством, что питало этот город – печатную плату. И не машины. Не поезда.

А деньги.

Самая экологически чистая энергия в мире.

Остановившись в пробке, он глянул на свое отражение в зеркале заднего вида. Нос раздулся, как и задумывалось. Пожалуй, даже немного лишку. Да и остальное лицо порядком опухло. Кейн сделал себе мысленную пометку потом приложить к нему лед, чтобы слегка уменьшить отек. А кроме того, не помешало бы дополнительно подкраситься тональным кремом. Сквозь тонкий слой грима стали отчетливо проступать синяки.

Любой другой на его месте сейчас не находил бы себе места от боли. Но только не Кейн. Он был особенным. Как любила повторять ему его мать.

Он не знал своего собственного тела. Как будто оно ему и не принадлежало.

Кейн обнаружил, что не такой, как все остальные, еще когда ему было восемь. Тогда он свалился с яблони в саду. Неудачно. Забрался слишком высоко и рухнул на землю с самых верхних ветвей. И, лежа на траве, не расплакался. Он вообще никогда не плакал. Через секунду опять встал и собирался было вновь взобраться на дерево, когда вдруг понял, что не может ухватиться за ветку левой рукой. Запястье вроде как здорово опухло. Это было необычно, и он пошел на кухню, чтобы спросить у матери, почему его рука так странно выглядит. Когда он вошел в дом, запястье уже утроилось в размерах и выглядело так, будто кто-то засунул ему под кожу мячик для настольного тенниса. И по сей день Кейн помнил, как исказилось лицо его матери при виде его руки. Она вызвала по телефону «скорую», а потом, уже не в силах ждать, примотала ему к запястью два пакета замороженного горошка, усадила Кейна в свою старую машину и отвезла в отделение неотложной помощи. Никогда еще его мать не водила машину так быстро.

Кейн до мелочей помнил эту поездку. По радио играли «Стоунз», лицо его матери блестело от слез. Голос ее от паники стал высоким и возбужденным.

– Все нормально, все нормально… Не паникуй! Сейчас мы приведем тебя в порядок. Очень больно, милый? – повторяла она.

– Нет, – отвечал тогда Кейн.

В больнице рентген подтвердил множественные переломы. Врач объяснил, что потребуется хирургическая манипуляция, прежде чем можно будет наложить гипс. Сказал, что дело срочное и что они сделают все возможное, чтобы облегчить боль от этой процедуры при помощи специального газа. Маленький Джошуа никак не хотел вдыхать странно пахнущий газ, исходящий из трубки, и несколько раз срывал маску.

Во время процедуры он не кричал, не отбивался. Сидел совершенно неподвижно и с молчаливым восхищением прислушивался к приглушенному хрусту своих раздробленных костей, пока док мял в руках его запястье. Медсестра налепила ему на футболку наклейку с надписью «Храбрый пациент». Кейн сказал ей, что ему не нужны никакие обезболивающие лекарства. Что он в полном порядке.

Поначалу медперсонал списал это на шок, но мать Кейна поняла, что дело не только в этом. А скорее, совсем не в этом. И потребовала от врачей как следует осмотреть своего сына. Он и по сей день не знал, откуда она взяла деньги на оплату всех этих осмотров и анализов. Сперва врачи решили, что у него что-то не в порядке с головой. Он даже ни разу не вскрикнул, пока они кололи его в разных местах иголками. Кейн слышал слово «бластома», но не знал, что оно означает. Однако вскоре опухоль в мозгу полностью исключили. Мать это очень обрадовало, но она все равно волновалась, и пришлось сделать еще несколько анализов.

Год спустя Джошуа Кейну диагностировали редкое генетическое заболевание – врожденную анальгезию. Болевые рецепторы в его мозгу вообще никак не функционировали. Маленький Джошуа никогда не чувствовал боли и не должен был ощущать ее и впредь. Кейн частенько вспоминал, как его мать восприняла это известие – одновременно и с радостью, и со страхом. Она радовалась, что ее сыну никогда не доведется испытать физические страдания, но тем не менее боялась. Кейн мог легко представить себе ее в тот момент – как она сидит в кресле в кабинете врача и смотрит на него. В том самом синем платье, которое было на ней, когда он свалился с дерева. И все с тем же огоньком испуга в глазах.

И Кейн наслаждался каждой секундой этого зрелища…

Недовольно рявкнувший позади автомобильный гудок – напоминание, что пора бы и тронуться с места – вернул его мысли к настоящему. Где-то через час Кейн уже был в Бруклине. Вырубил мотор, вышел из машины и отправил сообщение о своем местонахождении своему контакту в полиции.

Если б кто-то в этом районе вдруг вызвал копов, Кейн вовремя узнал бы об этом.

Он не спеша двинулся между рядами одинаковых трехэтажных пригородных домов, населенных в основном представителями среднего класса. Спальни и гостиные располагались в этих типовых строениях на втором этаже, над гаражом. Ржавчину на окружающих участки оградах скрывала свежая краска. Наконец Кейн подошел к дому, принадлежащему некому Уолли Куку.

Фото Уолли появлялось на пробковой доске в фирме Карпа значительно чаще остальных – похоже, он был чуть ли не основным кандидатом в присяжные со стороны защиты. Упертый либерал, регулярно жертвует часть прибыли от своего бизнеса частного детектива Американскому союзу гражданских свобод, по выходным тренирует детскую бейсбольную команду Младшей лиги…

Не стоило полагаться на то, что в ходе окончательного отбора обвинение вдруг исключит Уолли из числа присяжных – было слишком опасно оставлять его в списке. А кроме того, он занимал место, на которое со стороны защиты мог попасть Кейн.

На подъездной дорожке дома Уолли стояли легковой автомобиль и фургон. В окнах второго этажа горел свет. В одном из них появилась женщина лет тридцати с длинными каштановыми волосами, с ребенком на руках. Уолли подошел к ней, поцеловал и скрылся из виду. Вытащив тонкий филейный нож, Кейн направился ко входной двери.

Оставшиеся материалы по делу Соломона я изучил меньше чем за два часа. Многое можно было пока что просто просмотреть по диагонали – рапорты сотрудников полиции касательно задержания и заключения подозреваемого под стражу, пространные отчеты судмедэкспертов, показания свидетелей… А вот ключевым уликам я уделил куда более пристальное внимание.

Первой из них была расшифровка звонка Роберта Соломона в службу «911», к которой прилагалась и оригинальная аудиозапись. Бобби был в полной панике, буквально захлебывался слезами; в голосе его явственно звучали ярость, страх и отчаяние.

Диспетчер: Экстренная служба «девять-один-один». Вам нужна помощь пожарных, полиции или медиков?

Соломон: Помогите… Господи… Я нахожусь в доме двести семьдесят пять по Западной Восемьдесят восьмой улице… Моя жена… По-моему, она мертва. Кто-то… О боже… Кто-то убил их!

Диспетчер: Отправляю к вам полицейский наряд и «скорую». Успокойтесь, сэр. Лично вам грозит какая-нибудь опасность?

Соломон: Я… я… не знаю.

Диспетчер: Вы сейчас находитесь в доме?

Соломон: Да, я… я только что нашел их. Они в спальне. Они мертвы!

(звуки плача)

Диспетчер: Сэр? Сэр? Сделайте глубокий вдох. Мне нужно, чтобы вы сказали мне, нет ли, по-вашему, в данный момент кого-то еще в этом доме.