— Да вы **ели!! — раненным зайцем завизжал один из дядек.

— Наверху разберемся, кто уху ел и сколько раз, — мрачно осклабился Дура, опуская руку с активированной способностью.

Брали меня на поруки жестко, но аккуратно, а на Юльку навели очередную энергетическую способность. Безусловно, все присутствующие были бы очень рады прикончить призрака просто потому, что жмыхнуть молнией Окалине стоило бы долю секунды, только вот брошенная Палатенцом фраза о том, что я, мол, её жених — очень неслабо всё поменяла. Хотя, в принципе, вытребовав себе штаны, точнее, разрешение раздеть один из собственноручно зашибленных цементным мешком трупов, я и вёл себя смирно, приняв после одевания еще одну инъекцию каких-то веществ. Впрочем, как и наручники, как три ствола в спину и угрозу Юльке.

Впрочем, основную массу внимания забирали идущие впереди люди Окалины, держащие под прицелом Георгия Никитича Лаханова и Валерия Павловича Века. Сказать, что тем это не нравилось — было ничего не сказать. Мы начали долгий спуск вниз, а эти два мужика продолжали разоряться, угрожая «когтям» всеми возможными и невозможными карами, среди которых расстрел всей семьи был далеко не самым страшным исходом. Такая истерика вызвала негромкое, но постоянное перешептывание среди тех, кто вёл меня с Юлькой.

И чем глубже мы спускались, тем веселее орали мужички. Под конец, они даже стали порываться подняться ко мне, но спецназеры Окалины очень нежно прервали эти суетливые телодвижения, а затем бодрый Дура пообещал, что если они продолжат нарушать шумовой режим на миссии, то поедут на плече у этого самого Дуры с кляпами, засунутыми по самые желудки. Это помогло.

А затем, когда мы уже были, судя по запаху сырости, около нижней реки, так и не ставшей канализационной, девушка, которую буквально тащили по очереди мои конвоиры, и которая периодически вырубалась, бессильно повисая у них на плечах, внезапно начала подавать слишком уж активные признаки жизни. Не просто так…

— Нас преследуют…, — прошамкав что-то вроде этого, девица отключилась в очередной раз, здорово всполошив людей.

От таких новостей мы, как в том анекдоте, побежали. Быстро побежали. Лестницы, повороты, коридоры, сырость, темный гладкий камень сверху, снизу, вокруг. Легкие жадно глотают спертый воздух, лучи фонарей бешено пляшут в руках у трех десятков бегущих людей. Тяжелое дыхание тех, кто вымотался еще на полпути сюда.

Среди нас были далеко не все неосапы.

А среди простых солдат нет никого, кто был бы в форме после таких забегов и моих упражнений с цементом.

Теперь мы двигались тремя группами: «когти» с москвичами-начальниками, за ними я и Юлька, конвоируемые четырьмя неосапами, тащащими девушку-сенсора. Остальные бойцы отставали всё сильнее и сильнее, после того как девчонка хрипнула, что нас догоняют.

— Прекратите напрягаться уже, парни, — прохрипел я, видя, как народ места себе не находит, — Нихера мы вам не сделаем, пока оба этих фрукта у Колдуна, сечете?

— Заткнись, сука! — зло, но тихо рявкнул один из конвоиров, угрожающе поведя стволом.

— Сам ты пидорас нехороший, — не остался я в долгу, — Вспомни, с какой силой я мешки швырял, дятел. Захоти я, вы бы уже по стенкам барельефами были бы…

Ну и что, что я одетый? Мужику зачем знать? Ему расслабиться нужно, чтобы мне печень не проветрить…

Грохот выстрелов сзади всё изменил. Палили вовсю, как говорится, на расплав ствола, долбили на полную, причем сразу, минимум, из десятка автоматов. Отметив лишь краем затуманенного сознания, что очень странно, что китайцы не начали орать приказы остановиться, бросить оружие и оголить жопы, а сразу начали войну, я ускорился, догоняя передовой отряд. Следом за мной устремились и неосапы с Юлькой.

— Колдун! — нагнал я Алексея, продолжая поглядывать на валяющихся на плечах у Дуры москвичей, сжигающих меня взглядами, — Что делать?

— Снимать штаны и бегать! — зло рявкнул «коготь», — Буквально! Сейчас хватаешь обоих придурков, раздеваешь их, раздеваешься сам, берешь на себя, а потом делай, что хочешь, но доставь их Рже! А мы…

И застыл на месте. Точнее, не так. Он застыл, я застыл, Юлька застыла, даже Дура с москвичами застыл. Все застыли. Моментально. А затем мы начали падать. Просто на пол. Было даже не больно, как будто я внезапно стал дуб дубом. Призрак не упала, конечно, но двигаться перестала, став походить на голограмму. Упали все. Я видел как лежащего Алексея, так и отвалившихся от него истеричных дядек.

Я чувствовал, слышал, даже видел кусок пола, пронзительно неинтересный и надоевший уже хуже горькой редьки, но не мог двигаться. Мало того, всё моё тело застыло точно в той позе, в какой его накрыло нечто неведомое. Видимо, как и у остальных вокруг, а может быть, даже у тех, кто остались прикрывать нас от китайцев. А молодцы они, братья по разуму, строю и городу. Зачем орать «стойте!», «руки вверх!», «ногу свело!», когда у вас в группе быстрого реагирования есть такой замечательный неосап как массовый парализатор? Да еще и дистанционный?

Ну что же, на каждую хитрую жопу находится своя…

Тень подошедшего человека закрыла слабенький свет от призрака. Он, неторопливо прошагав к Колдуну, сначала, хмыкнув, попинал москвичей по ногам, а затем подошёл ко мне, тут же присев на корточки. И выдав:

— Ну, здравствуй, племяш…

Язык не повернется сказать, что вторая жизнь у меня удалась. Не то чтобы я прямо жаловался и ныл, но живу я эту суку-собаку ну прямо как первую, нихерушеньки-то и не зная. И это, знаете ли, выебешивает на «ура», как любили говорить мои некоторые знакомые из другого мира. Нет, переродись я в нормальном Советском Союзе здорового человека, то… тоже бы ныл, видя, как тот разваливается, потом рвал бы жопу в девяностые, а, удачно её порвав, ссал бы со страшной силой братков или вообще бы свалил в Америку, а там, грабанув пару человек, закупился бы акциями ай-ти контор. И, может быть, даже встречал своё тридцатилетие на знойных Багамах, попивая пафосный коктейль и имея свой хер заглоченным по самые яйца какой-нибудь знойной профессиональной красоткой с десятилетним стажем, которой на днях стукнуло 18 лет.

Всё может быть. Перерождение, дорогая публика, вовсе не даёт гарантию того, что тебя в десять лет не собьет трамвай. В моем случае всё печальнее, так как трамвай может быть брошен... или, например, убежавший из тюрьмы дядя, ранее бегавший за артефактами в Дремучий, сам окажется невдолбенной силы адаптантом, который парализует в одну харю массу народа, а затем телепортирует себя, меня и двух долбанных москвичей в Стакомск буквально за четыре прыжка по катакомбам. Причем не на улицу сракой в мокрую и холодную грязь, а сразу на хату. То есть, в уютную двухкомнатную квартиру, в сухость, тепло и комфорт в меру толстого ковра.

Вот за ковер, свет и сухость мне даже перехотелось его убивать. Секунд на 20.

— Кофейку сделаю, Витёк! Обоим! — бодро крикнул за спину уходящий на кухню мужчина лет, эдак, 50-ти, оставляя нас троих валяться безвольными одеревеневшими куклами. Был он, как я успел заметить, внешне совершенно обыкновенным русским мужиком. Средний рост, худощавость, жилистость, могучая алопеция, сломанный пару раз нос, да трехдневная щетина. Худая морда лица, очень отдаленно похожая на мою. Всё, что я успел уловить за этот короткий промежуток времени.