Бывший колхозный рынок остался на прежнем месте, только его сделали крытым, вокруг близлежащие горбатые улочки и площадь были облеплены торговцами. За рынком, возле крошечного сквера с тремя разросшимися кедрами, привезёнными некогда главным архитектором города – высокой сероглазой сибирячкой, Максим хорошо помнил её – из Ботанического сада, возникла новая большая церковь из серого камня. Он зашёл внутрь, купил две толстых свечи, обвёл глазами храм, нашёл икону Божьей Матери и зажёг их перед ней. Потом так же, не крестясь, вышел.

С тех пор как два года назад матери не стало, его потянуло заходить в церковь, но не молиться там, этого он не умел, а просто посмотреть на Божью Матерь.

Когда Максим вернулся в гостиницу, Объект, выспавшийся, порозовевший, бодрый, словно боец, готовый к встрече с противником, напевал что-то весёленькое, выйдя из ванной.

– Ну, как погулял? – спросил он Максима, глядя на него в зеркало.

– Нормально.

– Что там «Робинзон»?

То, что Объект первым делом спросил про «Робинзона», укрепило Максима в мысли, что это заведение как-то касается его вечерних встреч и переговоров.

– Женские бои без правил. Вход без трусов. Мак делают сами.

– Ну, разведчик, – одобрительно хмыкнул Объект, расправляя воротник рубашки ”поло”. – Я так и думал, что дело нечисто. Будем их брать за горло, – он засмеялся. – Ну, а ещё чего в городе? Чего хорошего видел?

– Всё нормально, – ответил Максим и задумчиво прибавил: – Женщина одна здорово плыла, до самого горизонта.

Объект с удивлением посмотрел на него, что-то хотел сказать, но промолчал.

День плавно перетёк в вечер.

Старший менеджер Евсей Нилыч, для своих за глаза, просто Нилыч, был уверен, что все люди в мире делятся на две неравные части: одна, большая часть, считает, что самое главное в жизни это автомобиль, а другая, гораздо меньшая часть, что человек. В глубине души Евсей Нилыч этой меньшей части не доверял, полагая, что потряси этих человеколюбцев хорошенько, то и у них на первом месте окажется автомобиль, а любовь к человеку незаметно сойдет на нет. Каждый новый клиент подтверждал его наблюдение. Солидный возраст и положение позволяли Евсею Нилычу оставаться крупным философом даже в рабочее время.

Он повесил трубку, и тут же телефон зазвонил вновь.

– Студия? – раздался в трубке бодрый голос на фоне какого-то странного жужжания.

– Агентство по аренде автомобилей. Слушаю вас.

– Ёлочки, помощник режиссёра Божедар говорит. Нужно подогнать «мерседес» к «боингу».

– Извините, «боингов» у нас нет, – с любезной иронией отвечал Евсей Нилыч, поправляя и так безупречно завязанный галстук.

– Ты чего там бамбук куришь? «Боинг» у меня уже есть, «мерседес» нужен, самый шикарный.

Жужжание в трубке продолжалось.

– Вы арендуете автомобиль с водителем?

– С водителем. Только покрепче ездюка подбери, а то разнюнится, возись с ним, – помощник режиссёра гыкнул.

– Вам нужен свадебный автомобиль или вы заказываете встречу в аэропорту?

– Крендель, мы же не стрелку снимаем, а стрелялку! Я ж сказал, нужно подогнать «мерседес» к «боингу», и все дела.

– Что значит «подогнать к «боингу»? Где ваш «боинг» находится? В Домодедово, во Внуково? Куда конкретно вы заказываете такси?

Евсей Нилыч никогда не терял терпения при разговоре с клиентами, любыми, ведь клиентов не выбирают, но непонятное жужжание выводило его из себя.

– Какое еще такси?! По сценарию «боинг» садится на Рублевском шоссе, и к нему подкатывает попсовый «мерс».

– Возьмите «мерседес» w 220 класса S. Новенький, весь блестит. «Боингу» не уступит, отлично будет смотреться. Есть синий цвет, настоящая синяя птица. Есть серебристый. Тысяча рублей в час.

– А он не маловат? Чтоб вся армада вошла?..

– «Мерседес» w 220 S-класса машина вместительная, все довольны, – сухо заметил Евсей Нилыч. – Но если вам надо еще больше, тогда могу предложить «мерседес-бенц», 8 мест, с телевизором, бар…

– Классман! Стёкла тонированные?

– Как положено. Четыре тысячи рублей в час.

– Ёёёлочки. Четыре тонны… Сойдёт. А цвет какой?

– А вам какой нужен?

– Чёрный.

– Пожалуйста, есть чёрный.

– На чёрном классно будет видно, когда его расфигачат…

– Что значит «расфигачат»?

– Ну, это наше дело. У нас такие спецы, всё устроят в лучшем виде.

Жужжание усилилось, и еще добавилось какое-то взвизгивание, как будто инструмент барахлил.

– Послушайте, – не выдержал Евсей Нилыч, – вы арендуете vip-автомобиль или вам ножеточка нужна? Что у вас там воет?

– А, это ребята «боингу» крылья подрезают. Когда «мерс» в него въедет, они как раз отвалятся.

– Надеюсь, при этом у «мерседеса» ничего не отвалится? – ядовито поинтересовался менеджер и с нажимом добавил: – Большую страховку заплатите.

На что где-то далеко на Рублевском шоссе помощник режиссёра Божедар радостно откликнулся:

– Что не отвалится, то отвернём! Не робей, всё будет путём! Вернём вам «мерс» новей нового! Своим ходом! Всё, в ёлочку. Посылаю пацана, он на месте всё оформит.

– И оплатит, – напомнил Евсей Нилыч.

– Ёлочки! – захохотал в трубке Божедар, и его хохот слился с воем пилы.

Старший менеджер положил трубку и подумал, что люди делятся, наверное, на три части, а не на две, как он прежде думал, и третью часть составляют те, кто снимает кино, которые готовы без содрогания рас – фи – га – чить такое чудо как «мерседес» w 220 S-класса и любой другой. Нет, будь его воля, он бы им сказал: с такими заворотами, место за воротами, ёлочки зелёные!

Ей всегда нравились мужчины старше неё. Значительно старше. Лет по крайней мере на десять, а то и на все двадцать. И хотя она им тоже всегда нравилась, ничего путного из этого не получалось. Путного не в том смысле, что семейная жизнь не образовывалась, а в том, что вместо красивого романа развивалось одно занудство. Старшие товарищи учили её, не переставая, неутомимо, всему, чему знали, и особенно чему не знали. Диапазон преподаваемой ей науки был необъятен: от того, каким ножом чистить картошку, до того, каким голосом разговаривать с лауреатом нобелевской премии. А ещё были вопросы политики, искусства, друзей и родственников. Материнские слёзы, сестринская ревность и братская зависть – всё это проецировалось на неё немедленно, и отношение к ней порой менялось в корне от одного лишь дружеского косого взгляда… Возможно, чья-то любовь всё это стерпит и перетерпит, но не её. Её любовь скукоживалась от постоянного сопротивления принудительному обучению, а потом внезапно перерождалась в свою противоположность. И проклиная очередного учителя, она, как прирождённая трудновоспитуемая двоечница, упорно оставалась на второй год.

Это длилось долго, до тех пор, пока однажды случайный молодой человек не спросил её, каким ножом чистить картошку. «Любым», – ответила она, быстренько вручая ему орудие труда по своему усмотрению, каковым орудием исключительно тот отныне и стал чистить картошку.

А другой случайный молодой человек, передавая ей поклон от нобелевского лауреата, поинтересовался, за что же всё-таки лауреат получил своё лауреатство. «Надо уточнить у Густава», – сказала она, не задумавшись ни на секунду, и отныне и навсегда незнакомое королевское имя затмило в сознании данного молодого человека примелькавшееся имя одного из нобелевских стайеров.

Так случайно она открыла закон, согласно которому молодые люди охотно учатся и легко обучаются всему, что может им, по их мнению, пригодиться в жизни. А у неё оказался редкий талант учить в доступной и запоминающейся форме разным сложным и оригинальным предметам, не зная которых жить на свете скучно и утомительно.

После этого открытия с ней произошла решительная перемена: мужчины старше неё нравиться ей перестали окончательно! И уже не надо было ей бороться с их занудством и тратить силы на терпение и сопротивление. Освободившуюся энергию она направила на возвышенные идеи и радостно начала перелетать из класса в класс со своими способными молодыми учениками.