— Поскольку фюрер требует, чтобы немецкая молодежь была похожа на молодых диких зверей с бездной в глазах, постольку вам надо идти в зоологический сад и там среди млекопитающих выбрать для своего сынка подходящих воспитателей.

Родители так и сделали: пошли в зоологический сад.

Приходят — видят: сидит в клетке волк, жрет падаль.

Родители к нему:

— Извините за беспокойство, не можете ли вы, герр волк, сынка нашего воспитать так, как того фюрер требует?

— Могем! — рычит волк.

— А бездна, извиняемся, у вас в глазах имеется?..

— Имеется! На том стоим!

— И у сынка будет бездна?

— Будьте уверены: еще какая! Платить мне будете пять пудов разной падали в месяц. Я очень падаль обожаю.

Согласились родители на эту цену и спрашивают волка:

— А кого еще, герр волк, вы можете из млекопитающих нам порекомендовать в воспитатели сынку?

— Обратитесь к кабану, сиречь к дикой свинье, — через клетку направо, за углом. Очень культурное животное. Потом еще неплохо бы вонючку пригласить, она ему хорошие манеры привьет, но уж больно от нее дух тяжелый идет. Даже мы, звери, и то не выдерживаем.

— Ничего, — сказали родители, — мы выдержим. Зато уж будет у нас сынок — ариец первый сорт! Не возьмет его земное оружие!..

Договорились с кабаном, договорились с вонючкой (ее пригласили раз в неделю приходить и в чистом поле с сынком заниматься), идут по зоологическому саду домой, и вдруг выскакивает из-за куста навстречу им заяц:

— Здравствуйте, родители! Возьмите и меня к вашему сынку в воспитатели.

— А вы нешто тоже с бездной в глазах, герр заяц?

Заяц нахально смеется:

— Бездны у меня нет, я по другой части силен.

Родители переглянулись, и папаша сказал:

— Вы, герр заяц, не хищный зверь. Вы из грызунов. Уши у вас какие-то такие… подозрительные. И бездны в глазах, сами говорите, нету, а потому не взыщите!

Заяц еще нахальнее смеется:

— Пожалеете, родители!

Тут папаша замахнулся на него палкой — заяц как сиганет в кусты, и след его простыл.

Стали дикие звери ходить к молодому фашисту на дом, учить его уму-разуму.

Волк учит, как жертву терзать, вонючка в чистом поле хорошим манерам обучает, а кабан — сиречь дикая свинья — по своей части старается: набросает на пол разные хорошие книжки, нагадит на них и воспитанника своего приглашает:

— Гадь и ты, не стесняйся. Гадь!..

Молодой фашист сначала стеснялся, а потом — ничего, пошло у него дело гладко.

Кабан — сиречь дикая свинья — хвалил его за это:

— Молодец! Теперь рылом вороши!.. Так!.. Еще давай!..

Вырос сынок: в глазах — бездна, дух — тяжелый, книжку видеть не может. Ариец — первый сорт.

Родители не нахвалятся:

— Вырастили сынка — фюреру подарочек.

Тут война началась. Пошел молодой фашист воевать.

Родители за него ничуть не беспокоились:

— Нашего не убьют! У нашего особое воспитание. Его земное оружие не возьмет!..

На Западе воевал молодой фашист — ничего, обошлось.

Послали его на Восток.

Через месяц приходит сообщение из полка:

«Ваш сын убит. Наш полк русские разбили, кое-кто убежал, а сынок ваш тяжелым на ногу оказался — не успел. Так и помер — с бездной в глазах!»

Заплакали родители. Пошли в зоологический сад, говорят волку:

— Герр волк, как же так — сынка-то убили?

Сидит волк, здоровый, клыкастый, жрет падаль. В глазах бездна.

— Подумаешь, — говорит, — убили! Нового родите…

— Не родим, — говорят родители, — старые мы уже. Как же быть теперь, герр волк?

Волк морду воротит:

— Это меня не касается.

Пошли к кабану — он даже слушать не хочет. Пошли к вонючке — она только пахнет, слова путного от нее не добьешься.

Идут родители домой, горюют. Вдруг выскакивает из-за куста тот самый заяц:

— Здравствуйте, родители! Говорил я вам: пожалеете, что меня не пригласили. Так оно и вышло.

— В чем же наша промашка, герр заяц?

— В том промашка, — говорит заяц, — что вы хотели из сынка дикого зверя сделать, чтобы он человека мог в войне одолеть. А того не бывает. Зверю человека не одолеть. Надо было меня взять — я бы его хоть ноги уносить научил. А то другие убежали, а он нет. Вот вам и бездна!..

Сказал — ив кусты. Только его и видели.

Переглянулись родители и заплакали еще горше. Да слезами горю не поможешь!..

Агния БАРТО

ПИСЬМО СТАРШЕМУ БРАТУ

Мы письмо тебе писали

В адрес почты полевой,

Мы письмо тебе писали,

Вдруг пришел товарищ твой.

На петлицах по две шпалы.

Две медали у него.

Он сказал мне:

— Здравствуй, малый!

Я от брата твоего.

— Жив ли он? —

Спросила мама.—

Жив ли он?

Скажите прямо…

Я моргал ему глазами,

Делал знаки, как умел:

«Говорить не надо маме:

Мама белая, как мел!»

Он сказал:

— Даю вам слово,

Ваш Андрей совсем здоров.

Он уж ходит по палате

С разрешенья докторов.

Ты, Андрюша, сильно ранен,

Но опять стремишься в бой.

Ты воюешь с докторами…

Так сказал товарищ твой.

Дорогой мой брат Андрей.

Поправляйся поскорей,

Выздоравливай, Андрюша,

И опять фашистов бей!

Дорогой мой брат Андрюша,

А у нас совсем тепло,

Я собрал цветного лома

Сто четырнадцать кило.

Дорогой мой брат Андрюша,

От ребят тебе привет.

Написал бы я побольше.

Только места больше нет.

Константин СИМОНОВ

СЧАСТЛИВЫЙ ПАРАШЮТ

Господину капитану Константину Георгяну неслыханно повезло: ему попался испорченный парашют. Представьте себе, прекрасный немецкий парашют, но только испорченный. Да, испорченный — именно в этом-то и было все счастье. Потому что, если бы он не был испорчен…

Впрочем, если бы он не был испорчен, то это была бы слишком страшная история, и главное, господин капитан никому бы не мог рассказать, потому что он был бы не господином капитаном, а холодным, бесчувственным трупом.

Впрочем, давайте по порядку. Господин капитан Константин Георгян — не кто иной, как командир 56-й румынской истребительной эскадрильи. Правда, у румын вовсе никогда и не бывало столько истребительных эскадрилий, и цифра эта поставлена была исключи тельно для пущей храбрости: все-таки легче пропадать, когда знаешь, что ты не первая, а 56-я эскадрилья. Но, так или иначе, господин капитан командовал именно 56-й румынской эскадрильей. Почему не 556-й и не 1056-й, этого господин капитан не знал.

У господина капитана был парашют. Каковой парашют господин капитан однажды ночью слегка подпортил. Мы не знаем, как именно он его портил, может быть, тыкал ножиком, может быть, делал с ним еще что-нибудь в этом роде, но, так или иначе, после этой процедуры его парашют должен был иметь повышенную скорость вместо нормальной. А именно — десять метров в секунду.

Нужно отметить, что господин капитан отнюдь не был ни самоубийцей, ни любителем скоростных прыжков. Наоборот, как впоследствии выяснилось, он был самым предусмотрительным человеком во всей румынской авиации. В чем же дело? А в том, что румынским летчикам приказано расстреливать в воздухе своих товарищей, если те будут сбрасываться на парашютах над чужой территорией.

Вот это обстоятельство основательно запомнил господин капитан, когда дырявил свой парашют. Попросту говоря, капитану была охота жить — чувство довольно естественное в человеке вообще, а в румынском капитане особенно.

И вот, когда, произведя очередной неудачный налет на город, господин капитан получил в виде подарка снизу вполне доброкачественный советский снаряд прямо в пузо своего вполне недоброкачественного румынского самолета, то он, благословясь и недолго раздумывая, сиганул со своего самолета вниз, беспокоясь только о том, достаточно ли он испортил свой парашют.