Мы все наблюдаем за манипуляциями Эренбурга и его товарищей. Вот ящики и машинки сняты с лошадей, вот они собраны, вот протянут провод, и наконец все становится ясно: Эренбург притащился сюда со своей радиостанцией.

Он с проводом и радиорупором за спиной пополз мимо высоты к самому берегу реки — поближе к немцам. На окрик он оглянулся, оскалил зубы и опять пополз.

Я наблюдал за немцами. Те, по-видимому, заметили движение на нашей стороне, но молчали, ждали, чем вся эта возня кончится. Через десять минут, установив рупор на самом берегу реки, Эренбург приполз обратно и начал священнодействовать с передатчиком. Наконец машина была приведена в полный порядок. Эренбург подмигнул мне и сказал:

— Прикажете начать, товарищ майор?

— Пли! — скомандовал я.

Эренбург крикнул в микрофон по-немецки:

— Эй, вы там, немецкие парни! Послушайте, что я вам расскажу. Хотите слушать или нет?

На той стороне было тихо. В наших окопах кто-то засмеялся.

— Ладно, молчание — знак согласия, — заключает Эренбург и начинает читать листовку, обращенную к солдатам немецкой армии.

Ее написал немецкий писатель Фридрих Вольф, изгнанный с родины

Едва Эренбург кончил читать листовку, на немецкой стороне раздались крики, шум, потом резкая команда — и по высоте грянули из минометов…

Мы все залегли куда попало, а немцы бахали и бахали. Они били по высоте полчаса, стараясь вывести из строя эренбургскую станцию. Я насчитал пятьдесят два выстрела из минометов. Однако, сколько бы их ни было, радиостанция осталась целехонькой. Когда стрельба прекратилась, Эренбург снова взял микрофон и сказал:

— Спасибо, немецкие солдаты! Я знаю, что этими выстрелами вы салютовали писателю Вольфу и его правдивым словам. Тут у нас есть человек который скоро поедет в Москву. Он передает «аши чувства германскому писателю Вольфу. Я понял, что его листовка очень понравилась вам и очень не понравилась вашим офицерам. Ладно, так и быть, я прочитаю ее сначала.

И этот чертов парень опять начал читать листовку, и рупор гремел на всю округу, а эхо грохотало по ущельям и способно было разбудить мертвеца.

В конце концов появился бомбардировщик и начал швырять свой груз на радиостанцию. Бомбы падали вокруг, не причиняя вреда.

Бомбардировщик скоро улетел. Эренбург встал и помахал самолету рукой. Потом он собрал свои ящики и направился дальше. На этот раз Эренбург на передовой линии сделал семь передач, и всюду после «концерта», как он называл свои передачи, в него стреляли.

Возвращаясь через две недели из дивизии, я опять встретил Эренбурга.

— Новую программу везу! — крикнул он мне. — Без тяжелой артиллерии на этот раз не обойдется!

Он козырнул и тронул своих лошадок.

Лев ОШАНИН

СПОР ГИГАНТОВ

Говорят магнитогорцы:

— Эй, поспорим, брат Урал,

Принимай единоборство.

Чей вернее бьет металл!

Звать к себе могила стала

Фрица недобитого.

Страшен Фрицу рев металла

Нашего магнитного.

— Слава старого Урала, —

Отвечает им Урал, —

Никогда не умирала,

Как Урал не умирал.

Не слыхать от Фрица стало

Гомона бахвальского —

Фриц немеет от металла

Грозного, уральского.

В спор вмешались кузнечане:

— Загляните к нам, друзья, —

В домнах днями и ночами

Плещет грозная струя.

Фрицу холодно и жарко.

Душит пса немецкого

Пламя каждого подарка

Нашего кузнецкого.

В славный спор вмешаться рады —

Неусыпны и грозны —

Молодого Танкограда

Беспокойные сыны.

Нет у Гитлера былого

Гонора солдатского.

Не уйдет он от лихого

Танка танкоградского!

Владимир ПОЛЯКОВ

ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ НЕМЕЦ

(Почти стенографическая запись одного допроса)

В штаб вводят пленного.

Это немецкий обер-лейтенант, летчик.

За полчаса до того, как его привезли сюда, он сбросил на колхозные дома восемь пятидесятикилограммовых бомб. Одна из них попала в сельскую школу.

Толсторожий, с треснувшими губами немец стоит перед начальни ком разведки и жадно, как издыхающая щука, глотает воздух.

На столе начальника лежат отобранные у немца документы, изобличающие в нем фашиста-эсэсовца.

Начинается допрос:

— Ваше имя?

— Эрих… Эрих Гаурбах.

— Откуда вы?

— Кто? Я?

— Да, вы.

— Ах, я? Из Кельна.

— Сколько вам лет?

— Кому?

— Вам.

— Ах, мне? Мне 27 лет. Я не совсем здоровый, я…

— Знаем. Расскажите, как вы попали в плен.

— Я не попал.

— Понимаю: вас взяли.

— Нет! Нет! Я добровольно сдался. Когда ваши зенитчики подбили мой самолет, я сразу пошел на снижение. Ко мне подбежали красноармейцы и наставили на меня винтовки, и я тогда сразу решил сдаться в плен.

— Какого вы полка?

— Этого я не знаю. Нам не говорили этого… От нас все скрывали.

— Вы 21-го мюнхенского полка?

— Да.

— Фамилию командира полка вам тоже не говорили?

— Тоже.

— Полковник Штютце?

— Да.

— Так… С каким заданием летели вы?

— Я не знаю.

— Как? Летели и не знали, зачем вы летите?

— Кто?

— Вы.

— Я летел исключительно с целью разведки погоды.

— А бомбы вы зачем несли? Тоже с метеорологической целью?

(Молчит.)

— Ну! Отвечайте! Для чего с вами были бомбы?

(Молчит.)

— Понятно: вам неприятно отвечать на этот вопрос. Эти бомбы вы должны были сбросить на дома мирных жителей?

— Нет! Нет! Немецкие летчики не бросают бомбы на дома… Это нам запрещено… фюрер… приказ…

— Вероятно, поэтому вы и сбросили бомбы на школу?

— На что?

— На школу. Ауф ди шуле.

— Кто? Я?? На школу??? О, майн готт! Это же дети! Маленькие! Имеют папочку и мамочку!.. Я сам имею детки — Фриц и Роззи… Я… Я не могу это вспоминать!.. Я не нарочно… Я нечаянно бросал бомбы… Я хотел…

— Что вы хотели?

(Молчит.)

— Чем занимаются ваши родители?

— Мать я потерял. Она умерла… Я очень плакал в 1932 году…

— Отец?

— Мой отец — рабочий.

— Какой рабочий?

— Текстильщик.

— Что он делал?

— Он имел свой магазин готового платья.

— Понятно. К какой партии вы принадлежали?

— Ни к какой. Честное слово! Ей-богу! Я всегда был в стороне от политики. Я говорил: «Коммунисты — вот это да!..» Я всем говорил: «Товарищи, вступайте в коммунистическую партию…»