Через три месяца в тихий наш городок ворвались немцы. А на другое утро мы узнали, что у нас есть бургомистр и зовут его Зайкиным Василием Аркадьевичем. А еще через день мы читали первый приказ бургомистра о сдаче хлебопродуктов, шерсти, валенок, золотых часов, колец, серебряных ложек и т. д.
Коротко говоря, служил Зайкин немчуре усердно и даже вдохновенно. Три недели назад он издал приказ о постройке «пирамиды в честь немецкого оружия». Мы, любители драматического искусства, тоже были приведены на строительство этой пирамиды: ломали на Мышкиной горе камни. И вот там однажды неожиданно появился среди нас Зайкин. Узнав старика Никодимова, нашего суфлера, бургомистр снисходительно проговорил:
— Ну, как живем, старина?
Потом сказал:
— Ты думаешь, что я не знал тогда, что меня заметут? Даже очень хорошо знал. Нюх меня, старина, никогда не обманывает, не-ет! Но устал бегать из города в город и махнул рукой…
Через полчаса все мы видели, как Зайкин, отозвав в сторону бывшего дворника земельного отдела, что-то дал ему и долго о чем-то с ним говорил.
И с тех пор Зайкин, единственный Иуда в нашем городке, купавшийся как сыр в масле, исчез неведомо куда.
Вчера, как и каждое утро, мы собрались в своем полуразрушенном театрике. Неодолимая сила тянет нас туда, и мы, сидя у сцены, вспоминаем о минувших днях, мечтаем о будущем.
Суфлер Никодимов, живущий в соседстве с бывшим дворником земельного отдела, шепотом спросил нас:
— Помните… у Мышкиной горы Зайкин передал Прохорычу пакетик? К Прохорычу должен был прийти за этим пакетиком какой-то человек в белом картузе, но так и не пришел. Вот он, пакетик-то…
Мы прочли:
«Друже Антоша, с паспортами поторопись. Я опять нализался с Вернером. Вчера господин Вернер был в штабе, там все ходят серые, испуганные… Генерал прочел какую-то секретную бумагу и сказал адъютанту: «Если у нас будут такие успехи, то в октябре в полках останется по пятидесяти человек». Мы вычерпали вчера с Вернером четыре бутыли. Он спросил: «Вы ничего не предчувствуете, господин бургомистр?» Потом он добавил: «Ах, если бы вы знали, господин бургомистр, на какой тонкой ниточке мы держимся!» И затянул собачьим своим тенором какую-то кладбищенскую канитель. Того и гляди разревется. Это он, друже Антоша, говорит со мной так уже не в первый раз. И со Шварубреймом та же история. Нюх меня никогда, Антоша, не обманывает: как можно скорее лямзи паспорта. Лучше всего шведские с аргентинской визой. Приеду к тебе с багажом. Теперь все зависит от тебя…»
Мы много раз перечитали письмо.
— Знаете, — громко сказал суфлер, — а ведь нюх его и в самом деле никогда не обманывает.
МУССОЛИНИ ИЩЕТ ВЫХОДА
Рис. Бор. ЕФИМОВА
— Умоляю вас, почтенные гуси, спасите Рим еще раз!
— Поздно! Нас угоняют в Германию!
Сергей ВАСИЛЬЕВ
ПОД ГИТАРУ И ГАРМОНЬ
ПО ЗАХВАТЧИКАМ ОГОНЬ!
Ой, гармонь, моя гармонь,
Не гармошка, а огонь!
У гитары хватит жару,
Только ты гитару тронь!
Ай да наша Настя!
Дай бог Насте счастья:
Из берданки обера
Вечером угробила.
Я как немца подсеку —
Зарубаю на суку.
Но боюсь, что до весны
Мне не хватит всей сосны.
Как наш дедушка Тарас
Промахнулся в этот раз:
Из ружья попал фашисту
Не в живот, а в левый глаз.
Любо, любо-дорого
Бить нам немца-ворога
И в четверг и в середу,
Сзади бить и спереду.
К нам непрошеные гости
Завернуть изволили.
Много места на погосте
Мы им приготовили.
Мимо хаты, возле тына,
Пробегали три блондина,
Задремали на бегу
И заснули на снегу.
К нашей бабушке Аксинье
Забралися в избу свиньи —
Рылом в блюдца стукают,
По-немецки хрюкают.
Западный фронт.
Николай ВИРТА
КОНЦЕРТЫ ПОЛИТРУКА
Удивительную сцену наблюдал я на передовых позициях Северного фронта.
Представьте такую картину. Белая высота, голая как яблоко. Ни куста, ни травы, ни деревца — совершенно голая возвышенность. На этой высоте и на соседних, вкопавшись глубоко в камень, сидят наши бойцы. Со стороны ничего не видно — высота и высота… Но попробуй подойди к ней, тебя встретят дьявольским огнем из пулеметов, минометов, автоматов и бог его знает из чего еще.
На той стороне реки, в каких-нибудь ста метрах от русских высот, также вкопавшись в камень, сидят немецкие горные стрелки.
Так они сидят друг против друга, разделенные только течением незамерзающей горной реки.
Иной день тут совсем тихо, а то вдруг начинается страшная стрельба. Думаешь: наступление! Ничего подобного. Немцы заметили какое-то движение в русских окопах и со страха начали палить.
Ночной порою тут стреляет артиллерия. Днем летают самолеты и сбрасывают бомбы. Потом наступает тишина. Она длится час, три, пять…
Скучно!
Но вот из немецких окопов слышится голос, усиленный рупором:
— Эй, рус! Сдавайся — масло дадим!
В наших окопах слышен взрыв хохота: все знают, что у немцев маргарина дают по сорок граммов в день на солдата, а туда же, хвастается маслом.
— А ну покажи! — раздается голос невидимого красноармейца.
Через минуту кто-то в окопах немцев поднимает винтовку. Смотрю в бинокль. На штыке виднеется нечто желтоватое. Из наших окопов раздается выстрел. Раздробленная немецкая винтовка падает на камень.
— Зачем стреляешь, рус? — сердито говорят на немецкой стороне. — Иди к нам — масло есть, булку дадим!
— Не хотите ли наших сухарей? — кричат в ответ, и раздается несколько выстрелов.
— Угощайтесь! — кричат бойцы вслед пулям.
И опять тишина.
Вот в такое затишье к высоте по вьючной тропе, защищенной от немцев горами, подошло несколько лошадей. Позади шагал юноша. Я его сразу узнал: это был Эренбург, парень из политотдела армии.
— Зачем сюда? — спрашиваю я его.
— Вот приехал поговорить с немцами, — он указывает на какие-то ящики, привязанные к спинам лошадей.
— Это еще что за штука? — любопытствую я.
— Сейчас увидите! — улыбается Эренбург и начинает командовать своим подручным.
