Когда только просыпаешься, бывает такое чувство, будто никакого "вчера" не было. Что в постели, из которой встаёшь, засыпал один человек, а проснулся совсем новый – внешне неотличимый от прежнего, но другой.

Сонно моргая, юноша глядит вокруг. Мягкий золотистый свет льётся из окна. Высотный ветер колышет шторы. Спальня полна сладкого горного воздуха.

Из ниоткуда возникает мысль: если книга начинается с пробуждения, её не стоит читать. Мысль исчезает так же мимолётно, как появилась.

Стены тонкого кремового оттенка, поблескивающие стёкла, изящная прикроватная тумбочка – всё становится всё более и более знакомым. Он дома. Это его спальня.

Юноша встаёт и одевается. Белая шёлковая сорочка, лёгкие штаны – тело всё помнит, и при этом привычная одежда ощущается по-новому.

За панорамным окном над горами поднимается солнце. Юноша потягивается, подпрыгивает на месте – тело лёгкое, отдохнувшее, полное сил. Он улыбается, беспричинно и беззаботно. Так, наверное, улыбался Адам в своё первое утро.

Что-то не так.

Подушка, одеяло, простыня – вполне обычные, такие, как он привык. Дорогая ткань ласкает ладони, но касаться её отчего-то тревожно.

…Постель тёплая. Ненормально тёплая. Разницу не уловит и самый чувствительный термометр, но на ощупь сразу ясно – это чужое тепло. Подушка примята, на ней всего один след, но это след не его головы.

Не может быть. Просто сон ещё не выветрился, и мерещится всякое. Юноша тихо смеётся над своей подозрительностью.

Всё в порядке. Прекрасное утро. Отвернувшись от кровати, он выходит из комнаты.

Мысли путаются после сна. Тело исходит дремотной истомой, но энергия кипит как после инъекции стимулятора. Чуть позже, после душа и кофе, можно будет приступать.

Приступать. Действовать. Делать.

Делать что?

Запнувшись, юноша трёт лоб, будто пытаясь рукой поймать нужную мысль. Помутнение проходит без следа. Тревога растворяется в утреннем свете.

Можно делать что угодно. Отец – хозяин транспланетарной корпорации. Это поместье в горах – их личный рай.

Коридор расходится на три стороны. Прямо – большой зал, гостевая. Направо – столовая. Налево – ванная. Все двери открыты. Всё знакомо и привычно. Везде тишина и покой. Здесь никого, кроме него.

С чего начать это утро?

Стоя в коридоре, юноша заглядывает в комнаты. Чем дольше раздумывает, тем более важным кажется ему этот выбор. Хотя нужно всего-то решить, что сделать в первую очередь.

Зеркало и умывальник призывно поблёскивают. Он идёт налево, в ванную.

Здесь всё сверкает. Ни пятнышка на белоснежном кафеле, на хромированных рукоятках смесителей, на огромном зеркале. Рассматривая себя, юноша улыбается своему отражению.

Ему вышибает мозги. Пуля прошивает череп мгновенно, поэтому тело не падает от удара и ещё целую секунду стоит – кажется, будто он просто задумался о чём-то, но густые мясистые брызги на зеркале разрушают иллюзию. Неуправляемые ноги подкашиваются, и тело валится как тряпичное, будто в нём не осталось костей.

Юноша просыпается. Мягкий золотистый свет. Окно чуть приоткрыто, высотный ветер колышет шторы. Он встаёт из удобной кровати, надевает лёгкие штаны и сорочку – они белее снега. Шёлк чист как свежий холст, ещё не тронутый кистью.

В спутанных мыслях тревога. Ей неоткуда взяться, у неё нет причин. Она – не более чем остаток мрачного сна, совсем не подходящего этому утру, этому солнцу за окном. Мир прекрасен и свеж, он сверкает как полированный кристалл.

В лице неприятное ощущение, похожее на лёгкий зуд. Юноша разминает пальцами щёки и лоб, и зуд пропадает. С умиротворённой улыбкой он выходит в коридор.

Три открытых двери: в зал, в столовую и в ванную. С чего начать это утро?

Подумав, юноша отправляется в ванную.

Сверкает подогретый кафель. Сияет начищенный хром. Пол чуть сырой, будто его недавно протёрли. Это кажется слегка странным.

Пожав плечами, юноша открывает воду, собираясь умыться. Пуля пробивает ему висок, когда он с наслаждением погружает лицо в набранную в пригоршни воду.

Люди в комбинезонах вбегают в ванную. Подхватив труп за ноги и за плечи, они быстро уходят, и их место занимают моющие машины. Мелькают щётки, брызжут ароматные струи, счищая кровь и мозги. Через минуту ванная снова сияет.

Стихают шаги людей в комбинезонах. Машины исчезают из виду. В коридоре свежо, пусто и тихо.

***

Юноша просыпается. Мягкий свет ласкает глаза. Потянувшись, он сбрасывает одеяло, выскакивает из постели, бодро подпрыгивает и одевается. Свежий воздух заполняет лёгкие, тело кипит жизнью. Пора действовать.

Три двери из коридора. Подумав, он идёт прямо.

В гостевой просторно, диваны и кресла сдвинуты к стенам, в центре свободное пространство. На столике стереосистема, динамики выглядывают из стен и потолка. Юноша несколько секунд хмурится, отчего-то путаясь в интерфейсе системы, и наконец находит обширную фонотеку.

Здесь музыка всех мыслимых жанров и направлений, на любой вкус. Он раздумывает над выбором так тщательно, будто от этого зависит его жизнь. Усмехнувшись этой мысли, он включает трек и отступает.

Из динамиков льются звуки классической симфонии. Они легки и светлы как это утро. Запрокинув голову, закрыв глаза, юноша раскидывает руки и делает пассы, дирижируя воображаемым оркестром.

Пуля попадает ему под запрокинутый подбородок. Движения рук превращаются в судороги. Он валится на бок, но не умирает – зажав рану, дёргается и хрипит, и киллеру приходится вбежать в комнату и выстрелить ещё раз – в висок, неудобно изогнув запястье, чтобы не испортить пулей пол.

Уборщики заполоняют комнату. Шорох щёток и полиэтилена мешается со звуками виолончелей и флейт. Двое торопливо разворачивают новый пластиковый мешок. Ещё один выключает стереосистему и протирает дисплей от мелких бурых капель. Команда работает как слаженный механизм. Действия каждого отполированы многократными повторениями. За ними наблюдают, и им это известно.

***

– Господин Дэй, вам не обязательно на это смотреть.

Уставшие глаза седобородого мужчины уставились в монитор. На экране команда в комбинезонах подготавливает спальню, выкладывает новый комплект одежды: сорочка, лёгкие штаны, домашние туфли. Всё в точности такое же, как на теле, которое сейчас упаковывают в мешок в гостевой.

– Обязательно, – бросает он, переводя взгляд на другой монитор.

На нём картинка из мрачного помещения с одинаковыми койками в два ряда, похожими на больничные. Некоторые из них пусты. На других без движения лежат люди. Все они примерно одного возраста, чуть за двадцать. Лица разные, но одинаково бесстрастные. Глаза их закрыты.

На соседнем экране фото юноши, пять минут назад дирижировавшего невидимым оркестром. Рядом с фотографией имя, которое седобородый мужчина не желает ни читать, ни запоминать. Пока он провожает взглядом чёрный мешок, который уносят из гостевой двое уборщиков, фотография исчезает, отправившись к другим удалённым файлам.

– Может, стоит сделать перерыв, господин Дэй?

Седобородый глядит на ряды коек на мониторе. Один из лежащих там молодых людей улыбается во сне.

– Будите следующего.

Свет в комнате специально пригашен, в углах скопились тени. Здесь тесно даже на вид. Из кадра убрано всё, осталась только ветхая дешёвая тумбочка. Лампа на ней источает тусклое свечение, подчёркивающее изъяны штукатурки.

Человек перед камерой худощав; чёрное трико и обтягивающая футболка с рукавами делают его ещё более худым. Его лицо закрыто маской – белая личина с нарисованными усиками и бородкой, которую мгновенно узнают несколько поколений юных бунтарей.

Он произносит пламенную речь. Голос для конспирации слегка изменён на постобработке, но всё равно слышно, что он очень молод.