Ромеи сбили строй и плотной стеной отбивали одну атаку противника за другой. Порой солдаты выпадали из общего строя, чтобы сцепиться с врагом в жестокой схватке под ногами у остальных, поднимаясь тогда, когда товарищи ему помогут и вонзят нож в спину врага. Ожесточение, с которым разом столкнулись ромеи, тут же вернулось обратно, когда молчаливая ярость греков и болгар, которым было что припомнить своим давнишним врагам, выплеснулась наружу — и только кровь потоками лилась из распоротых вен, скапливаясь в лужи меж телами павших, которых безжалостно затаптывали обе группы сражающихся, и стены орошало красным…

В отличие от сарацин, не все из ромеев бросили свое огнестрельное оружие, и теперь то один, то другой выстрел уносил жизни храбрых защитников города. И кто-то из них умирал быстро, а кто-то не сразу, как огромный бородатый воин, которому пуля попала в грудь, и от силы удара он сделал несколько шагов назад, постоял немного и при попытке шагнуть вперёд его ноги подкосились и он упал лицом вниз…

Солдаты кололи как на учениях, будто перед ними не живые люди, а тренировочные чучела, рубили безжалостно. Одна из немногих мыслей, пришедших Теодору в этот момент был факт сожаления о том, что люди так рано отказались от щитов.

Будто бы не слыша разгоревшегося сражения, над городом пронеслись крики призывающих прихожан на молитву сарацинских священников.

Сражение не затянулось — оно вообще было недолгим, так как уже через краткое время подошли идущие позади другие части Сицилийской турмы и упертых врагов порубили всех до единого и наступающие получили возможность проникнуть на улицы города, в котором кто-то пытался выстроить оборону — звуки стрельбы не утихали.

Моленар приказал добить раненых чужеверцев, а потом повел их на помощь тем, кто сражался на стене. Как таковых драк больше не было: стрелки шли впереди и на каждого пробегающего, наступающего или убешющего врага обрушивался град пуль.

— Быстрее-быстрее! Убивайте всех, у кого увидите оружие! Нет жалости! — кричали повсюду на разных наречиях и чувство победы постепенно разносилось по городу, по мере того, как союзники выбивали защитников из разных укрепленных точек.

Бастионы были взяты или блокированы, когда Моленар присоединился к большому отряду, по большей части из испанцев и немцев, что пробивались к Большому дворцу для защиты имеющихся там богатств и гарема. Все были в предвкушении того, сколько там всевозможных сокровищ хранится, и потому шли ходко, несмотря на усталость.

Утро уже давно настало и даже лучи солнца, пусть пока и осторожно, освещали улочки и площади древнего города, который много видел в своей истории — от основавших его легионеров IX Клавдиего легиона, до второжений готов, сарматов, авар, булгар, русов, сарацин, и теперь он вновь, как и раньше, готовился сменить хозяев в очередной кровавой круговерти.

На одной из площадей они встретили итальянцев, что полностью перекрыли всё пространство, не пропуская никого. Тут же разгорелась ругань между союзниками, так как немцы и испанцы посчитали, что от них что-то скрывают.

— Прочь с дороги!

— Болваны, убирайтесь отсюда!

— Я не допущу, чтобы меня так называли!

— Это не ваше дело!

Дело действительно чуть не дошло до потасовки, и лишь чудом стороны сумели договориться, когда нескольких немцев проводили и показали, что они охраняют, и вернувшиеся командиры перестали дерзить, а молча отдали приказ уходить. Далее немцы, испанцы и группа ромеев и болгар Моленара прошла молча через обычную небольшую городскую площадь, что лишь в выходные да праздничные дни становилась оживленной из-за небольших лоточников, что вытаскивали сюда какой-нибудь немудреный скарб, да самые необходимые товары.

Только тут мы рассмотрели, что толпа итальянских солдат стояла, охраняя, над телами, видимо погибших в одной из многочисленных кровавых сшибок, произошедших за последнее время. И было вполне светло, чтобы понять, что тут среди убитых вооруженных мужчин лежат и женщины, и вроде бы даже дети (о чем тут же пошёл шепоток от солдата к солдату).

— Изверги!

— Чертовы бандиты…

— За них же выкуп можно было взять! — раздавались возгласы, показывая общее настроение.

У Большого дворца, к которому кое-как вышли, было полно народу, и все были уверены, что и герцог Савойский, и фон Русворм наверняка здесь, а потому следовало уходить, так как добычу никакую уже не собрать — и без них вычистят всё до нитки.

Здесь же увидели, как вырвавшийся тигр, грациозный зверь, в ошейнике — видимо из зверинца султана, вырвался из дворца, ошалело крутя головой и не зная куда бежать, как кто-то из офицеров пустил в него пулю, тигр рухнул и солдаты восторженно заорали.

Через несколько кварталов их остановили другие солдаты:

— Проваливайте! Люди живущие в этом квартале и их имущество находятся под охраной турмархаАлусиана и его людей, а потому иным тут делать нечего.

— Проклятые островитяне, успели же!

По улицам осторожно бегали ночные жители, грабя своих врагов в то время, когда еще не установилась чья-либо власть, и патрули не вышли на улицы, пресекая всякие безобразия. Пока сами солдаты были готовы и даже жаждали этих “безобразий”.

Кое-где уже поднимались дымы пожаров, хоть треск выстрелов и звон оружия утих. Зато поднимался крики простых обывателей…

В итоге болгары вышли к порту, где стояли корабли, не рискнувшие в своё время выйти из-под защиты пушек порта, повернутых к реке, а сейчас уже и не успевших. На некоторых возилась команда, на какие-то уже запрыгивали итальянские “добровольцы” с оружием наголо, где-то трясущиеся капитаны доставали документы, подтверждающие, что они мирные негоцианты из нейтральных стран.

Сарацины, зная что пощады им особо не будет, кидались в воду, чтобы попытаться переплыть великую реку если не на лодках и кораблях, то хотя бы попытаться уйти подальше от разъяренной солдатни. Бросавшихся в воду людей со смехом кололи копьями, били древками, глядя как они тонут. Мессианин бы не сбежал от единоверцев, рассуждали победители — а раз бежишь, значит ты враг или его прислужник, что может быть ещё хуже.

Солдаты радовались добыче, хотя в трюмах галеры было пусто, кроме запаса сушёных фруктов. И даже так всё подсчитывали возможный прибыток если удастся её продать купцам, там не менее тысячи талеров можно было выручить, как выходило по старым, всем известным всем ценам.

И всё же это было мало, так как возможно её удастся продать не сразу и солдаты разошлись по сторонам.

И каково было всеобщее разочарование, когда выяснилось, что основную часть населения восточной резиденции силистрийцев составляли такие же нищие и бедняки, какими они и сами были совсем недавно! Лишь купеческие кварталы, часть белого города с благородными (по сарацинским меркам) жителями обладала значительным благосостоянием, но туда ромеев не пустили, как бы унизительно это не было.

В порту же, наполненном десятками грузовых кораблей, увидели, как солдаты выкатывают по сходням, одну за другой, большие, но аккуратные бочки.

Одна бочка упала, раскололась и пахучая, винная волна окатила близстоящих, уйдя в канавы! Замечательное вино, пенистое, пахнувшее ягодами и травами кануло в лету.

Но никто не расстроился.

На корабле оказалась добрая сотня бочек. У первых добытчиков не было ни сверла, ни бурава, и они протыкали клепки оружием, часть прямо в трюме, отчего под ногами нещадно хлюпало, и даже пить не требовалось, чтобы опьянеть.

Скопефты укатили пару бочек и себе, отдав взамен несколько корзин со сладким изюмом.

Всё обменивались со всеми добычей и таким образом принесли связки колбас, круги сыра и почти свежего ячменного хлеба, которым угостили своих товарищей солдаты-ромеи. И все принялись пить.

Пили крепко, зло, поминая товарищей и шипя от ран, залитых вином, ведь всем известно, что нет лучше лекарства, чем хорошая выпивка, в отличие отмаслоприжигания, и злясь, что добычи оказалось ничтожно мало — уж больно жадны до неё оказались немцы, савойцы, да люди купцов, которым ромеи многое должны были, а потому первыми накладывали лапы на лучшее.