– Она м-меня просто выводит своими п-придирками, – продолжил Артём. – Т-такое ощущение, что она считает м-меня тупым или что-то вроде того. Всё время проверяет, н-напоминает, с советами своими д-дурацкими лезет. Как будто я их спрашивал! Вот с-сейчас тоже. Представляешь, собралась с н-нашим классом в Питер ехать н-на олимпиаду. Конечно, говорит, что по своим д-делам, но я-то понимаю, что будет м-меня контролировать.

Элла перестала всхлипывать и недоверчиво уставилась на одноклассника.

– Титов, ты вообще нормальный? Я тебе душу открыла, а ты? Рассказываешь, как с мамой поругался из-за какой-то фигни?

– Я п-просто п-пытаюсь тебя отвлечь, – смутился Артём. – Не знаю, что тут м-можно сказать.

– Ясно. – Вихрева вытерла ладонями щёки и отвернулась к зеркалу. Она явно стеснялась того, что вообще подняла эту тему и рассказала про свои проблемы.

– Так, эээ… – Артём кашлянул. – Ты из-за этого скрываешь п-про птицу? Из-за т-того, что произошло? И в-волосы состригаешь тоже?

– Да, не хочу, чтобы кто-то узнал.

– И даже учителя н-не в курсе? – изумлённо переспросил Титов.

– Не в курсе! Я вполсилы все на крылатых тренировках делаю, чтоб не спалиться. И если ты хоть слово скажешь своей матери… – Элла угрожающе прищурилась и посмотрела на него через зеркало.

– Не собираюсь я н-никому говорить! – возмутился Артём. – За кого ты м-меня принимаешь? П-поменьше слушай тот бред, который н-несут Прилепина с Редькиным.

– А чего они кстати до тебя докапываются? Я думала, что…

– Н-не знаю, у них спроси, – буркнул он в ответ. – Индюк тоже думал, да в суп попал.

Элла хмыкнула. Титов подозрительно посмотрел на одноклассницу, но та уже отвернулась и как ни в чём не бывало водила по полу ногой, подгребая срезанные волосы в одну кучку.

– А хочешь… хочешь, я тебе п-помогу сзади ровно п-подстричь? – решился предложить Артём.

Эл с сомнением взглянула на него и протянула:

– Ну давай, только ровно не надо. А то весь имидж испортишь.

– А как тогда?

– Чтоб круто было. Там чикни, тут чикни, ну знаешь… как в тиктоке, – она неопределенно помахала перед собой руками и вопросительно взглянула на одноклассника. – Понял?

– Э-э-э… – промямлил Артём, – ну типа п-понял. Как будто бы.

Стоило ему взять ножницы, и вся решимость мигом испарилась. Подстричь ровно он бы смог, но чтоб круто… да ещё и выстригая металлические волоски один за одним… и зачем только предложил?

Артём замер за спиной у Эллы, сверля взглядом её затылок.

– Ну? – поторопила она его. – Жги!

Он протянул руку и несмело дотронулся до волос девушки, пропустил прядь между пальцами, пытаясь перехватить поудобнее. От Вихревой пахло чем-то по-весеннему цветочным. Артём внезапно смутился, осознав, как близко он к ней стоит и практически гладит одноклассницу по голове. Жар бросился ему в лицо, он был практически уверен, что на скулах выступил румянец. По идее Элле не было видно его в зеркале, но на всякий случай он склонился ближе к её затылку и, затаив дыхание, поднял ножницы.

Спустя пятнадцать минут Артём отступил на пару шагов и с восторгом рассматривал, что у него получилось:

– Ух ты! Ты в-выглядишь просто к-кошмарно! Ой, н-ну в смысле…

– Да я поняла, – Эл дернула плечом, но было видно, что и ей нравится. – Спасибо!

Она замолчала, пристально глядя на него через зеркало, и Артём не мог понять, чувствовала ли она в процессе стрижки ту же неловкость, что и он.

– Ну ладно, м-мне пора, – пробормотал Титов, аккуратно кладя ножницы на край раковины. – Н-надо еще вещи до конца собрать. Тогда… м-м-м… до встречи?

Эл кивнула:

– Увидимся вечером в поезде!

Лучезарная Песнь – высшее проявление особой способности Полукрылого, которое редко применяется из-за огромной траты энергии в процессе. Если не рассчитать силы, то в ходе выпевания Лучезарной Песни организм Полукрылого настолько истощается, что его тело физически стареет. Со временем Полукрылый может вернуться к прежнему состоянию (вновь помолодеть до своего реального возраста), но для этого необходимо ограничить использование способностей и не подвергаться никаким стрессам.

Полукрылый считается «совершеннолетним» (выходит из возраста птенца)  после того, как освоит мелодию Лучезарной Песни и продемонстрирует это на слёте старейшин.

В полупустой белизне комнаты пахло по-больничному стерильно. Кварцевая лампа в углу старательно гудела, и от неё расходился запах озона. На кровати лежала женщина, опутанная проводами. Бледные тонкие руки безжизненно покоились поверх простыни. Кислородная маска почти скрывала заострившиеся восковые черты лица.

У больной имелась компания – вторая женщина без сил откинулась на спинку кресла, придвинутого к кровати. Её моложавое округлое лицо также покрывала мертвенная бледность, на лбу выступили бисеринки пота. Светлые вьющиеся волосы были стянуты в небрежный низкий хвост.

Экран телевизора, прежде молчаливо темнеющий на стене, внезапно ожил. На нём открылось окно видеосвязи, но звонивший свою камеру не включил. Вместо живого собеседника программа показала стандартную заставку: серый силуэт человечка на синем фоне. Зато квадратик в правом нижнем углу демонстрировал палату и её обитателей – благодаря камере, висевшей в углу под потолком.

– Алёна Петровна, добрый день. Как успехи? – приятный мужской голос резко нарушил тишину палаты.

Женщина в кресле вздрогнула, но глаза не открыла и поворачиваться к экрану не стала. Уже знала, что никого там не увидит.

– По-прежнему. Изменений нет и быть не может, хоть я и перепробовала всё, что умею.

– Как же так? Мне говорили, что такие, как вы, могут победить любую болезнь.

– Вы не понимаете. Болезнь – да, но не вернуть же с того света?

– Возможно, я действительно не понимаю. Но мне всё же кажется, что вы недостаточно стараетесь. Впрочем, я придумал, что нам поможет вставить более тесное сотрудничество. Посмотрите, пожалуйста, небольшое видео.

Монитор мигнул, и изображение сменилось. Теперь вместо безликой заставки телевизор показывал девочку лет пяти-шести. Она забилась в угол кровати и со страхом смотрела вправо.

– Аня? – неверяще прошептала женщина и прижала руки к груди. – Аня! Господи, да что же вы за люди такие! Она же совсем ребёнок. Она ничего не знает о том, кто я…

За кадром раздался новый мужской голос, и обращался он к девочке:

– Эй, малявка, смотри сюда. Я включил камеру, так что если хочешь поскорее домой, тебе нужно сказать своей мамочке, чтобы она сделала всё, что от неё требуется. Поняла?

– Не буду я ничего говорить, – малышка сжалась в комок и опустила голову между коленей.

В кадр шагнул незнакомец и попытался подтянуть её ближе, развернуть лицом к камере.

– Убери от меня свои вонючие лапы, – завизжал ребёнок, отбиваясь от него руками и ногами.

Внезапно мужчина вскрикнул и отвесил девочке оплеуху, от чего её голова мотнулась на шее, как у тряпичной куклы.

– Ах ты паршивка! Кусаться вздумала…

Картинка замерла и уменьшилась, на первый план опять выдвинулась безликая стандартная иконка. По щекам женщины катились слёзы.

– Пока с вашей дочерью всё в порядке, но не заставляйте меня отдавать другие распоряжения, – вновь произнес прежний мужской голос, но без прежней обходительности. Теперь он звучал холодно и отстранённо.

– Хорошо, – еле слышно произнесла она. – Я попробую снова.

– Пробуйте, Алёна Петровна. И, пожалуйста, не пытайтесь больше применять к охраннику ваши штучки, он вас всё равно не слышит. Лучше направьте силы на дело.

Экран погас, завершая сеанс связи. Вновь оказавшись в тишине палаты, наедине с больной, пленница села на край кресла и повела плечами, сбрасывая накинутый кардиган. Посидела некоторое время, словно собираясь с силами, а затем выпрямила спину и глубоко вздохнула. На выдохе она начала напевать тихую неуловимую мелодию без слов. Песнь постепенно набирала глубину и мощь, женщина покачивалась в такт, а затем откинула голову и развела полные руки, будто пытаясь обнять всю комнату.