– Собака!!! – ору я. Кролик вздрагивает, осекается на полуслове, смотрит на меня удивленно, а потом заливается смехом.

– Черт, а ты неплох! Семь-восемь Голодный?

Мы сворачиваем на заправку. Кролик говорит, что обожает дешманскую вредную еду. Она выбирает хот-дог и банку газировки, а я – сырный суп.

– Снова не заплатим? – спрашиваю я, когда мы подходим к кассе.

– Мы – нет, ты заплатишь, – Кролик хлопает меня по плечу и, забрав свой хот-дог, выходит на улицу. Я провожаю ее взглядом и вижу, как рядом с нашим мерсом паркуется точно такой же, только зеленый. Из него никто не выходит.

Кролик сидит на капоте, скрестив ноги, на ней неизменные зеленые носки, ботинки стоят на земле. Следуя ее примеру, я снимаю кроссовки и сажусь рядом. На улице свежо, дует ветер, а куртку я оставил в машине и лезть за ней не хочется. Кролик подсаживается ближе и прижимается ко мне спиной, как тогда, в кинотеатре. Я ем свой суп, он горячий, соленый и, кажется, самый вкусный из всего, что я ел в своей жизни.

– Дорожная еда всегда вкуснее, замечал? – будто слышит мои мысли Кролик.

– Тебе наверное тысячу раз говорили, что ты необычная, – невпопад отвечаю я.

– Говорили, – кивает Кролик, – но это не так. Я делаю, что хочу, и только. А хочу я вполне обычных вещей. Все дело в том, что так форма начинает соответствовать содержанию. Это ты и чувствуешь.

– Дело явно не только в этом. Тот мерс, – я киваю на соседнюю машину, – из него никто не вышел за все время, что он тут стоит.

– Не беспокойся о нём пока.

Я не спрашиваю, знает ли Кролик, что это за мерс. И так вижу: знает. Видимо, считает, что я не пойму. Или я где-то упускаю мужика в костюме пчелы?

В два часа дня мы подъезжаем к дому, где я родился и вырос. Я силюсь узнать двор, скамейки, качели, но они для меня оказываются не роднее любого другого двора. Я бы и не нашел, если бы не вбил точный адрес в навигаторе. Мы подходим к двери в подъезд, я жду, что Кролик откроет ее или наберет хитрый код на домофоне, но она просто ждет, пока кто-нибудь выйдет.

– А ты уверена, что он не переехал? – спрашиваю я, когда мы уже звоним в дверь Майлса.

В этот момент дверь нам открывает какой-то старик. А я же…

– Кролик! – это, все-таки, Майлс. Ему должно быть что-то около сорока пяти, но выглядит он на все шестьдесят. Волосы поседели, лицо заросло неопрятной, тоже седой бородой. Он все еще носит костюм и, кажется, так и не начал мыться. Он не замечает меня, смотрит только на Кролика и, что? Плачет? – Кролик? Ты? Как ты? Ты вообще не изменилась? Как?

– Делаю, что хочу, Майлс, ты же помнишь. Пригласишь войти? – Майлс отступает в сторону, Кролик заходит в квартиру, я – за ней, на меня они оба не обращают внимания. Мы проходим на кухню, Кролик садится на стул, Майлс плюхается прямо у ее ног, я же остаюсь стоять так, чтобы мне были видны лица обоих.

У Майлса во взгляде, тут уж не ошибешься, любовь, тоска, надежда. У Кролика – печаль и, я снова ощущаю укол ревности, нежность. Она протягивает руку, ту, на которой спрятана татуировка, и легко касается щеки Майлса. А он знает про татуировку? Майлс накрывает ее руку своей и я со всей очевидностью осознаю, что о теле Кролика Майлс знает куда больше моего.

– Я ждал тебя. Я снова видел кошку. Почему ты не пришла?

– Ты не справился и в первый раз. Я приходила к другим.

– И он?..

– Она. Нет, как и ты.

– И все повторялось снова?

– Плюс-минус. В этот раз никого не осталось. Так что, все же, очень удачно, что ты видел ту кошку.

Тут Майлс поворачивает голову ко мне, впервые замечает, изучает мое лицо.

– Какой-то из тех пацанов, да? Уж точно не признаю, кто, я и имен не помню. Считали меня психом, слушали, потому что один хрен, больше делать нехрен, – он отворачивается, – как же так вышло, что я ничего не помню, Кролик? Как вышло, что они все стерли?

– Я же говорила тебе. Про мужика в костюме пчелы, помнишь? Дело не в мире, а в способе наблюдения. Не с миром что-то не так. Сломался наш способ смотреть на него, понимаешь?

Кому она это говорит? Майлсу или мне? Я слышу, как к дому подъезжает машина, останавливается, кажется, прямо под окном Майлса.

– Ерунда, Кролик. Ты же помнишь, что они устроили? Просто из-за способа наблюдения, а? Это была почти что война!

– И об этом я тоже тебе говорила. Это не порабощение, это симбиоз. Взаимовыгодный. И защищающий себя.

Окно у Майлса открыто, и мы все хорошо слышим звук открывающихся и закрывающихся автомобильных дверей, шаги по асфальту.

– Это за мной, Кролик, да?

Кролик кивает.

– Кролик, нет! – Майлс хватает её за руку – Кролик, ты… – он осекается на полуслове, силится продолжить фразу, но не может, словно невидимая рука затыкает ему рот.

– Да, Майлс? – Кролик смотрит на него, едва не плача.

– Я понял! Кролик, ты… Ну же, ты знаешь, что я понял. Ты, Кролик, ты…

– Ничего ты не понял.

Кролик встает, выходит из кухни, в коридор, на лестницу. Я спешу за ней. «Кролик! Ты…» – летит нам вслед. Выйдя из квартиры, мы поднимаемся на этаж выше. Оттуда нам видно, как трое мужчин заходят в подъезд, открывают дверь в квартиру Майлса. Я рвусь вниз, нельзя же так! Но Кролик хватает меня за куртку.

– Ничем ты ему не поможешь. Пойдем.

Мы выходим на улицу. Точно под окном Майлса стоит зеленый мерс.

– Кролик! – я решительно останавливаюсь, – Я никуда не пойду, пока ты не объяснишь, что за херня!

Кролик вздыхает, отходит к своей машине, снова усаживается на капот, на этот раз не снимая ботинки, жестом приглашает меня сесть рядом.

– А может, уедем от тех мужиков, а? – удивляюсь я.

– Да они нас и не заметят, – Кролик кивает в сторону подъезда, из которого как раз выходят четверо мужчин. Не глядя по сторонам, они садятся в свой зеленый мерс и уезжают.

– Так все, что говорил мне в детстве Майлс – правда? Существует какой-то заговор? Мир во власти, э-э-э, проводов? Стирание памяти? Идет какая-то подпольная война?

– Ну, насчет войны он загнул, конечно, – вздыхает Кролик, – Так, зачистят баги, и все. Стирают ли память? Ты сам-то помнишь, что было месяц назад? А сколько зашло в подъезд, а сколько вышло? С миром какая-то хрень, тут он прав. Но с миром всегда какая-то хрень. Не война, так чума, не чума, так вот, зациклится и хрен расциклишь. Мне ведь тоже никто ничего не объяснял. Мне говорят «Беги, Кролик», и я бегу. Чтобы вы меня нашли. Кто говорит? Я не знаю, но думаю, все та же система.

– Так ты – приманка?

– Не думаю. Скорее закономерное порождение системы, созданной на основе человеческого разума.

– Кем созданной?

– Да никем. Кто такую ерунду создаст? Разве что случайно. Это симбиоз. Мы слишком влились в технику, а техника – слишком влилась в нас. В итоге получили систему, которая периодически лагает, как любая программа, да еще и стремится к саморазрушению, как человек.

– Так я не понял, нам надо бороться с системой или что вообще?

– А чего с ней бороться?  Нет никакого главного злодея, просто мир вот стал таким. Одни и те же котлеты на ужин, не помнишь, что было вчера, но знаешь, что будет завтра. Но он таким стал из-за того, что мы такие, понимаешь? Просто наше сознание и формирует и отражает реальность одновременно.

– Так, у меня мозги кипят.

– У меня тоже, когда я об этом думаю. Поэтому, в общем и целом я стараюсь просто жить.

– А тебе зачем это все? Раз за разом приходить следом за кошкой?

– Я же говорила, я делаю то, что хочу.

Кролик слезает с капота и садится за руль. Я, так ничего толком и не поняв, сажусь в машину следом за ней.

– Обратно всегда быстрее, замечал? – спрашивает Кролик, когда мы въезжаем в город. Я молчу.

По дороге Кролик говорила о том, что изменчивость – это единственная константа, и что любую программу можно отключить. «Но фокус отключения в том, что эта программа в симбиозе с нашим сознанием, понимаешь?» «Нет,» – честно отвечал я. «И я нет,» – вздыхала Кролик.