Терпение Осоки подходило к исходу. Но она держалась! Держалась из последних сил…
— Как получилось — так получилось. То было не в нашей власти, — важно и громко произнесла она, заканчивая так и не начавшийся спор.
— Ха. Изящно сказано, для ведьмы, — оскалилась Солнцеслава, но оскалилась по-доброму, шаловливо подцепив клыком губу.
— Спасибо, — буркнула Осока, не понимая шутки, но и не оскорбляясь. — Наверное, часы с Луном проводить будешь, как встретитесь…
— Ну… Я ему нужнее прочих! — вскинула голову она.
— И о чем будешь рассказывать ему? О песнопениях? — полюбопытствовала Осока, хотя где-то внутри ощутила, насколько ехидным был этот вопрос.
— Н-не знаю! — встрепенулась вдруг Солнцеслава. — Что-нибудь придумаю.
Схватившись за локти, та отвела взор. Грустью-печалью он был наполнен, и Осоке стало жаль ее, а за себя — стыдно. Даже если им друг на друга плевать… Неужели нельзя поговорить спокойно, не желая друг другу зла?
Но Осока не могла останавливаться. Сколь бы неприятным ни был этот разговор, выяснить она должна. Для Солнцеславиного же блага.
— Ты не хочешь говорить о песнопениях, потому что у тебя не получается петь со всеми?
Солнцеслава встрепенулась. Зрачки сузились, став полоской, а шерсть распушилась.
— Тебе неймется? — сама не своя, прошипела она. — Так хочется поглумиться надо мной, потому что у меня что-то не выходит?
— Нет, я вовсе не… — оправдываясь, подняла руки Осока, но Солнцеслава уже подошла у ней, смотря прямо в глаза и склоняясь все ближе и ближе.
— Но ты-то вся такая совершенная! Совершенна в своих чудесах, и гордишься этим. Приятно наблюдать, как мне больно, как я проваливаюсь из раза в раз? Приятно осознавать, что ты свое предназначение выполнила, а кто-то к нему никак не подступится, никак не поймет его? Радуйся! Ты все услышала, что хотела.
— Я не это хотела услышать…
— А что? То, что я не понимаю, как они это поют? То, что я могу только плясать и веселиться? Как все было просто и понятно в постоялых дворах, с феями, с шаманками, а здесь… Ни стихов слагать, ни молитву исполнить не могу! Не могу ничего, что делает настоящего певца певцом!..
— Солнцеслава, постой…
— И если ты хоть кому-нибудь скажешь, что я всех обманываю, у меня будут все причины не доверять и не помогать тебе ни-ко-гда!
Она выдохлась. И в ее больших зеленых глазах стояли слезы.
Каплями крупными стекали они по ее щекам. С каждой пролитой — иглы вонзались в сердце Осоки. Неправильно она поступает… Как же неправильно! Так не должно быть! Не стоит знание ничьих слез!
— Я так устала… Уйди, пожалуйста, я не хочу тебя видеть никогда-никогда, — словно ребенок, бормотала Солнцеслава.
— Извини. — Осока и себя ощутила ребенком, говоря это. — Я не хотела.
— Ты даже представить себе не можешь, как мне все равно, — бросила Солнцеслава и развернулась.
Вдруг она охнула. Вскинула голову и Осока, обратившись к концу хода. Там стояла Карунава, глаза и рот ее были широко открыты.
— Простите, если прерываю…
— Надеюсь, ты ничего не услышала, — учтиво улыбнулась Солнцеслава, смахивая слезы, словно их и не было. — Не хотелось бы доставлять неудобства!..
— О, нет, я только подошла, — отмахнулась крылом Сова. — Мама просила тебя пройти, сударыня Солнцеслава. Она хотела кое-что тебе показать…
— А я с удовольствием посмотрю! — весело отозвалась Солнцеслава и сорвалась с места быстрым шагом.
— С тобой, сударыня Осока, мы встретимся на обеде, если ты не против, — вежливо отозвалась Карунава.
— Ах, да… Конечно, — кивнула Осока в забытье.
В следующее мгновение ее окутала тишина, разбавляемая далекими шагами. Схватилась за локоть Осока: вдруг всю ее накрыло тяжелое, пригвоздившее к земле чувство.
Стыд. Осока не знала, правильно ли стыдиться. Нет, Болотная Ведьма знала: чувства — преграда ее предназначению. А вот Осока сомневалась…
Глава восемнадцатая. О голову понурившей певчей птичке
Бежал-журчал ручеек у стоп Солнцеславы, скользя сквозь пальцы и отдаваясь приятной прохладой. Небесные лучи припекали головушку светлую, проливались на подмерзшее тело, заставляя сладко тянуться и ложиться на белый камень, водя длинным хвостом из стороны в сторону. Редко такое нежное тепло посещало родное Царство, и Солнцеслава старалась отвлечься от всех мыслей на свете, чтобы насладиться благодатью подольше.
Получалось не очень хорошо. Не могла Солнцеслава навесить довольной улыбки на губы. Лишь смотрела на журчащую водицу и вспоминала, как поступила с Осокой.
Неужели Солнцеслава наконец сказала, что так долго лежало на душе? Не думала она, что выкрикнет эти слова в лицо кому-то, кто ей столь неприятен, выскажет, да с чувством, позабыв о всяком разумении. Ни мамочке, ни папочке она бы в жизни такое не сказала, а той, кого едва знает… Может, ей было совсем не жалко ее чувств, вот она и высказалась?
А может, оно и к лучшему? Солнцеслава корила себя, но… чувствовала себя намного легче. И то перекрывало всякий стыд. И Солнцеслава не знала, пуститься в радостный пляс иль плакать горькими слезами.
Но, с другой стороны, с чего бы ей должно быть стыдно? Осоке наверняка вообще все равно! Не сама ли она подначила, не сама ли заслужила? И разве обязана ли Солнцеслава — тем более, после такого — о чем-то беспокоиться?
Тогда почему она беспокоится?
И так Солнцеслава бродила по кругу. Эх, был бы кто рядом, объяснил бы…
— Добрый день, князева избранница, — как кстати послышался знакомый голос над головой.
Приоткрыв глаз, Солнцеслава охнула и тут же вскочила, отряхивая наряд от пыли камней.
— Все хорошо, не волнуйся! — с неизменно-широкой улыбкой отозвалась Манаса. — Мы не торопим.
Мы? Солнцеслава сперва не поняла, но, видимо, их ожидают. Уже?
— О, прости мне мою невоспитанность, я лишь наслаждалась теплым солнцем, — вскочив с насиженного места, поклонилась Солнцеслава.
— Оно и впрямь очень теплое в это время года, — кивнула Сова. — Даже жаркое… Но я пришла к тебе не обсуждать погоду, хоть та и впрямь достойна красивых слов.
— Да, я помню! Ты хотела меня проводить… в какое-то особое место, — хитро сощурив глаза, припомнила Солнцеслава.
Но улыбка Манасы оставалась неизменной. Невольно Солнцеслава сжалась под этим взором: не могла она понять, что за ним поистине скрывается.
— Пройдем за мной, — пригласила Манаса, взмахнув крылом. — Надеюсь, ты не против пролететь немного.
— О, нет, конечно, нет! Мне доставляет огромное удовольствие парить в небесах, — вдохновлено протянула Солнцеслава. Но Сова даже не обернулась. Похоже, словам придется остаться без ответа.
Быстрыми шагами прошла Солнцеслава следом за покровительницей умов, точно плывущей по каменным полам. Расписные храмовые стены одна за другой мелькали перед взором. Рисунки расслаивались и будто двигались в причудливом танце. Уруваккиявар плыла сквозь картины и протягивала свои руки. Не останавливалась Солнцеслава, ведь чувствовала: где-то рядом ответы. Ответы на все ее вопросы! Где-то там что-то важное и ценное наконец откроется ее взору!
Но вдруг Солнцеслава ощутила, что не может идти дальше. Ее руку схватили, и, обернувшись, она едва не взвизгнула.
— Прости, я была не права! — обратились к ней глаза Осокины, полные тревоги, сбивающей с толку.
Сперва Солнцеслава застыла. Прислушалась: благо, Манаса, похоже, остановилась ее подождать.
— Сейчас не время обсуждать наши разногласия, не находиш-ш-шь? — едва сдерживаясь, прошипела Солнцеслава, пытаясь вырваться, но, как ни странно, у нее не получилось. — Отпусти! Ты что себе…
— Извини меня, я была неправа, я не хотела тебя обижать. Но послушай меня один-единственный раз! Не ходи туда! Прошу… — взволнованно прошептала Осока, опустив уши. Выглядела она не просто обеспокоенно — испуганно.
— Что? Опять твои россказни? Это не смешно! — подозрительно сощурилась Солнцеслава. Краем глаза она заметила, что Манаса встала в отдалении и, похоже, заговорила с одним из своих слуг.
