Она приезжает.

Улыбаюсь и отрываюсь от парапета, шагаю к парковочным местам. Любопытные лица прижимаются к окнам главного зала и свисают с балконов спален. Машина – запоздалая – разрезает уродливую музыку и людской гогот.

Прибывшая Богиня распахивает дверь и, скидывая ноги на облезлые плиты, ожидает. Желающих послужить ей не находится, а потому я заблаговременно разрезаю пространство меж нами и подаю руку. В ладонь запрыгивает женская рука – ледяная, спокойная; помогаю оставить прокуренный изнутри автомобиль и выйти на площадку. Ещё больше людского гама и болтовни разбегается среди иных присутствующих.

Хозяйка Монастыря не бывала на вечерах резиденции Бога Жизни с того момента, как Бог Войны возложил на неё собственные обязанности и заставил собирать дары и плату в его честь. Пантеон отвернулся и благополучно закрыл глаза на эти известия. Сейчас же, ощутив вновь расправленные плечи, Богиня приехала. И тем выкосила улыбки с лиц отдыхающих.

– Добро пожаловать, – улыбаюсь я.

– В мир крыс, лицемеров и эгоистов, – подхватывает женщина и подхватывает мою руку. – Кажется, вы единственный, кто меня ждал.

– В этом мы схожи.

Нас никогда не ждут, и мы являемся сами. Судьба и Смерть вышагивают подле друг друга, одаривая иных спокойными взглядами, но в душах своих тая грядущие бури. Звать нас есть дурной знак; приход наш есть дурное знамение.

– Вы сегодня прекрасны, Луна, – говорю я.

На женщине белый брючный костюм, однако из жакета тянется кейп длиной до половиц. Разрезающий ткань шаг создаёт иллюзию развевающейся юбки. Отложной воротник уместно покрывает почти обнажённую грудь. На правой ноге у женщины набедренная кобура, из которой глядит блестящий ствол револьвера, что некогда принадлежал Хозяину Монастыря, а ещё раньше – Богу Солнца. Под грудью чёрная портупея, а в портупее – не расстающийся с женщиной стилет, который она забрала у Бога Мира и которым предварительно прирезала его же.

– Когда было иначе? – слышится самодовольный ответ Луны.

– С возвращением, Богиня, – швыряют лобызающие подол её костюма слуги важных господ.

Женщина оборачивается и одаривает холодным (в том нет и толики презрения, как и крупицы уважения) взглядом, ничего не говорит и следом смеётся.

– Вы рады моему возвращению, не так ли? – провокацией скалится Луна. – И все вы способствовали ему собственным молчанием.

Приближается Бог Воды. Единственный из небесного пантеона, кто находит в себе силы лично поздороваться с юной богиней. Он тянется к ней, дабы взять в руки руку и обагрить её липким поцелуем, однако женщина отстраняется и выставляет сапог.

– Единственное, что вы заслужили.

Бог Воды замирает. Не говорит и не спорит, не действует и не отдаляется.

– Я прощаю вам ваше бездействие, – говорит Луна, – но впредь ошибок не допущу. Вам привет от моих покойных мужей.

Богиня слукавила, ибо мужем считала и называла исключительно Бога Солнца, что помог явить миру темную сторону луны, однако воздержаться от острых речей не смогла.

Мы отходим.

– Вы вновь обращаете на себя – или только стремитесь к тому –ненависть пантеона, – в шёпоте отмечаю я.

– Вовсе нет, – пререкается Богиня. – Ненависть и злоба были, к чему они привели? Ныне люди воздержатся от проявления этих свойств и будут бояться. Страх есть двигатель прогресса, тем более их страшит мой покровитель, – поклон в сторону Бога Смерти, – и внешний вид.

Луна истощённо худа, веки подчёркнуты углём, а один из глаз выбелен. В уголке его собирается слеза, которую я с немой просьбой и немым разрешением стираю плотным пальцем перчатки.

– Желаете танцев? – вопрошает моя спутница.

– Возьму напитки.

И Луна, в одиночку дойдя до центра пустующего зала (как и всегда гости расползлись по стенам и столам), выкрикивают отыгрывающим музыкантам, чтобы те постарались. Гостям же приказывает молчать, пока не возжелает вновь раствориться в примитивных беседах.

Люди, что удивительно, затихают. Затихают от ужаса и неприятия. Неожиданности. Я, с улыбкой наблюдая за этой картиной, разливаю пунш. Дерзновенная Богиня внимает накатывающей музыке и медленно танцует. Есть в её движениях нечто медитативное, обволакивающее, чарующее. Постепенно шёпот (мягкий, едва слышный) растекается по некогда веселящимся гостям: они обсуждают безумство неприглашённой, но явившейся. Луна чувствует собственное тело и заряженные частицы воздуха вокруг себя. Она чарует.

– Ещё далеко? – пытаясь не выдавать волнение, спрашиваю я и следую за бредущим впереди силуэтом.

Чёрная мантия разрезает воздух:

– Ответ никак и ни на что не повлияет, ведь мы уже идём.

Мне всегда нравятся зануды?

– Вы чего-то опасаетесь?

– Нет, что вы, – отвечаю добродушно и следом колю: – Всего лишь в ночи следую за самой смертью по выкошенному полю в неизвестном направлении.

Бог Смерти подмечает:

– Но это вы взяли с собой оружие.

– Своё вы могли спрятать, – утверждаю я.

– Откуда такая уверенность? Это несправедливо…

– Бог Войны не подпустил бы вас к себе ни на метр, видя в руках оружие. А вы, напомню на всякий случай, отсекли ему голову.

– Справедливо.

– Мы сбежали, верно? – уточняю я. – И уже не вернёмся на вечер?

– Вас это огорчает?

– Нисколько. Скорее веселит. Мне требовалось только показать себя.

– И вы сделали то?

Бог Смерти оглядывается.

– А сами-то как думаете?

И улыбается.

Сквозь непроглядную тьму вырисовывается очертание сокрытого за полосой деревьев построения. Мы прошагали целое поле от резиденции Бога Жизни для того, чтобы выйти к конюшне.

– Далеко вас Жизнь забросила, не находите?

– Лошади не любят шумов, а шум и человек почти одно и то же.

Скрипучие ворота отходят, и конюшня просыпается. Приветственный гогот встречает здешнего хозяина и его гостью.

– Роза…

Узнаю вечную спутницу Бога Смерти. Что удивительно, остальные денники пусты.

– Кажется транспорт, предпочитающий вместо солярки яблоки, предпочитаете только вы. Роза скучала.

Подхожу к опустелой корзине жухлых яблок, беру одно из них – мягкое – и причитаю, что некто скуп на угощение. Бог Смерти запихивает в гогочущий рот кубик коричневого сахара.

– Вот вы, значит, какой, – смеюсь и всё равно протягиваю Розе яблоко.

Та принимает его и, раскусывая, слюнями капает на обувь. Следом Бог Смерти набрасывает оголовье и велит прочесать лошадь, пока он её седлает. Щёткой взбиваю пыль по спине, а гребнем распутываю твёрдый волос.

– А теперь садитесь, – велит Бог Смерти. – Сегодня всадницей будете вы.

Он встаёт подле лошади и, едва склоняясь, складывает руки.

– Это ступень, шагайте.

Лихо запрыгиваю на Розу.

– А теперь смотрите.

И спутник мой рассказывает, как правильно сидеть и держаться, куда смотреть и что делать. Послушно прижимаю колени и расправляю плечи, хватаю названные поводья и смотрю вперёд себя, выворачиваю ступни и тянусь пяткой вниз.

– Вдарьте ей по бокам, и она сама поймёт, что должна двигаться, – говорит назидательный голос.

– Схоже с людьми. Им тоже требуется вдарить.

– Когда захотите ускориться, вдарьте ещё раз.

Не удерживаюсь и прыскаю со смеху.

– Ну право, люди!

Бог Смерти, сказав всё то намеренно, смеётся. Велит ускоряться и наблюдает за переходящей в рысь лошадью.

– У вас зажатость в спине, – говорит нагоняющий силуэт.

– И не только в ней.

– Я об этом же. Пытаетесь контролировать всё и вся…

Бросаю хмурый взгляд и показательно закатываю глаза.

– О, вы оттаяли?

– Может быть. Но! Только с вами.

– Одобряю.

Ловко парировать словами – моя прерогатива; что позволяет себе этот бог? Он останавливает Розу и приглаживает её довольную морду.

– Прошу обратить внимание, Луна, – говорит человек. – Лошадь есть стихийное животное; не система. Не получится завести её подобно автомобилю и заставить работать подобно размеренно двигающимся шестерёнкам. Угадывайте движения, ловите их, компенсируйте. У лошади своя поступь, свой шаг – вы можете направлять его, но не контролировать: не забывайте, что живое существо под вами подвластно живым чувствам.