Окно ударяет по раме и отвлекает от монолога. Такой редкий ветер жалует вниманием и очень не вовремя. Ян поднимается и распахивает окно, ловит спёртый воздух и вновь обращается ко мне:

– Забудь.

Что-то не сходится, потому что в Монастырь за мной прибыла служанка из резиденции Солнца; сам Гелиос ожидал в поместье. Я понимаю, в чём заключалась договорённость мужчин. Держать меня в напряжении и неведении до последней из возможных секунд. Опосля они оборвали связь и прекратили общение.

– О, ещё, – припоминает Хозяин Монастыря. – Однажды Гелиос спросил меня: «Что тебя беспокоит больше? Что она была со мной или что она не была с тобой?»

Неловко улыбаюсь. Так похоже на Бога Солнца…и так непохоже, что в беседы они впадали намного чаще, нежели мне то представлялось.

– И что же ты ответил? – спрашиваю я. – Что сделал? – смеюсь. – Завопил?

– Очень смешно, но нет. Просто хлопнул себя по щекам, дабы привести в порядок, и наотмашь сказал, что мне всё равно: с кем, когда, в который раз и уж тем более кто был до меня. То правда. Но я случайно оговорился – без злости, без злого умысла: «одной неопытной мне хватило». Тогда интонацией недовольства разразился Гелиос: «Ты станешь попрекать Стеллу? Назовёшь виноватой…?». Я начал оправдываться и утверждать, что никакие дурные мысли не преследовал, но, будь сестра его в некоторых делах более осведомлённой и опытной, безусловно не случилось бы то, что случилось. Любой другой, – сказал он, – был бы рад вкусить никем не пробованное вино и спрятать его, дабы ничьи больше губы не отпили из горла». Я оценил слова, однако пустился в спор: ответил, что готов вытерпеть череду губ, лишь бы увидеть рядом с собой зрелую и телом, и мыслями. Тогда Гелиос припомнил Ману: зрелая – и телом, и мыслями – вдруг осведомила Монастырь о прибавлении. Я спросил у неё, чем она руководствовалась и не посчитала ли, будто ребёнку будет дозволено остаться. Мамочка взмолилась, что желает стать матерью, и я позволил ей стать таковой: однако следом отнял и передал плод нашей дружбы (который не должен был касаться стен Монастыря, не то, что пребывать в нём) в знакомые руки, а Мамочку-матерь отправил на скорую операцию. Так зародилось правило стерилизации монастырских кошек. Очень удобно. Но Гелиос в тот момент говорил об ином: как женщина, зная и меня, и мой характер, и мои принципы, позволила тому случиться? «Она знала, что делала», – ответил я. Всего-то. – «Знала и хотела; и уповала на Богов, дабы выкрасть ребёнка в молитвах им, вот только не учла, что сама принадлежала к чете божеств, а потому лишь оскорбила их и опозорила себя». Гелиос сказал, что я поступил жестоко. Я сказал, что жестоко поступила женщина, тайно нося в себе ребёнка, о котором я не знал и которого не желал. Так уже было. Мне не хотелось повторения истории.

– Что ещё ты можешь рассказать?

Сквозняк вновь выбивает окно.

– Да что ж такое…

Мужчина со вздохом закрывает его и вспоминает:

– Когда вы уже были вместе, а я всё так же бесился в Монастыре («бесился» – хорошее слово), Гелиос приезжал в гости: повидаться, поговорить. Я ожидал новостей о тебе, потому что водитель-рассказчик смолк; оказалось, ждал милости богов и дарений, дабы вспомнить, как в руках держится перо. Не суть, не об этом. У самого Гелиоса я спросил, не хочет ли он детей и не собирается ли одарить тебя потомством. Он уточнил, вновь ли я беспокоюсь о тебе или же это обыкновенное любопытство по отношению не доставшейся. Обидно. «Тогда всё, что будет происходить в доме Солнца, я предпочту оставить в доме Солнца», – многозначно – равно взгляду – протянул Гелиос и угостился выпивкой.

– Вы часто разговаривали обо мне, – то ли вопросом, то ли обыкновенным восклицанием роняю я.

– Мужчины – куда большие сплетники, нежели женщины, Луна, поверь.

Молва прогуливается по бескрайним и полумёртвым землям их мира. В молве этой говорится, что Монастырь объявляет о наборе прекрасных юношей. Никогда ещё слово «прекрасные» не удручало жителей знатных домов и близ расположенных деревень. Бог Удовольствий всегда принимал на работу юношей обыкновенных: следить за порядком в регионах, управлять конвоем, сопровождать прибывающих дев. Однако прекрасных юношей он ещё не вызывал. И то, чувствуется, идея Луны.

Что правило действиями этой женщины? Попытка расплаты или бездушная выгода? Она скалилась или открывала новые пути? Чем руководствовалась юная богиня в своих громких речах и действиях? Какой подтекст хранила?

С последней нашей встречи проходит немало времени.

Боги небесного пантеона получают приглашения на представления мальчиков. Никто это мероприятие (после ухода Мамочки) не называет Шоу, а потому гости, преспокойно развалившиеся в вычищенных креслах и потягивающие безумные запасы алкоголя, внимают выходящим на сцену юнцам. Тела их – худосочные, бедные – украшены бижутерией и обвешены тканями.

Я слышал, юная богиня призывала Бога удовольствий к возведению ещё одного крыла в Монастыре. Держать послушников и послушниц вместе она не позволит: им следует беречь свои силы, мысли и желания бесед для гостей и важных господ. Я слышал, юная богиня обговаривала грядущие изменения: она разделит мужские и женские спальни и расположит их в отдельных крыльях здания, а комнаты удовольствий – близ кабинета, дабы случаем возникающие ситуации решались без промедлений.

После представления у Хозяев Монастыря запланированы встречи. Я поднимаюсь в кабинет.

– Смерть зачастила к нам, – без такта нашёптывает Бог Удовольствий, однако руку пожимает.

Женщина, отбрасывающая тень на книжные полки, отбрасывает щекотливый взгляд на пришедшего. Я вижу, как моё отсутствующее имя редеет на её губах, как она беззвучно протягивает его, здоровается.

Занимаем время беседой – в кабинет жалует следующий гость. Богиня Плодородия – сухая, сморщенная – ступает и взирает (обыкновенно – тоскливо, сейчас же – опасливо) тугим взглядом на примостившуюся подле меня женщину. Присутствие Смерти не смущает прибывшую, однако прибывшая месяцами ранее и дни напролёт присутствующая с Богом Удовольствий (при наличии супруга и поместья) набрасывает тени сомнений.

Хозяин Монастыря восклицает о позабытой встрече и, легко ударяя себя, приглашает за стол. Угощения и бумаги для подписей сами прыгают под руки Богини Плодородия.

Луна остро – и быстро – глядит на них и тут же отворачивается; ей неведома причина, по которой Хозяин Монастыря согласился принять и угостить сладчайшим мёдом Богиню Плодородия. Жадный взгляд терзает виднеющуюся за окном зелень. Очевидно, новая Богиня желает вести дела со старым Богом (или былым…?), но в присутствии чужого лица с обидой отмалчивается.

Плодородие награждает Монастырь новыми лицами: она продаёт слуг из числа прислуживающих ей юношей. Лицо Хозяина Монастыря добреет; изначально идея ему была не по нраву, но, если она способна приносить доход и немалый, почему нет?

И вдруг Богиня Плодородия ошибочно бросает вопрос на старом наречии:

– К чему супругу Солнца пригревают не те земли? Не должно ей быть с нашим Гелиосом?

– Я сама решаю, что мне должно, а что нет, – в ответ швыряет Луна – на том же наречии – и ловит самый раскаивающийся из возможных на лицах грешных идолов взгляд. – И Гелиос мой, а не ваш. Мой. Я ужасно эгоистична и собственничество во мне развито больше, чем во всех здесь ныне присутствующих.

Гостья бегло извиняется; ей было неведомо знание языка женой Бога Солнца, однако сам Бог давно не являлся на званные вечера, а его женщина пребывала в Монастыре круглые сутки.

Луна улыбается:

– Вам не о чем беспокоиться.

«Пока что», – дополняет её взгляд.

Плодородие уверяет в готовности новых послушников к службе и откланивается. Конвой, направленный Хозяином Монастыря, прибудет с товаром через несколько дней.

– И на каких условиях ни в чём не нуждающиеся боги отдают своих слуг в твоё пользование? – восклицает Луна, едва дверь кабинета закрывается.