Бог Войны препятствует моим словам и, прибавляя угроз безродной, взмахивает саблей. Та режет плотный воздух и по моим рёбрам являет красную улыбку. Испуганный мальчишка – вмиг оторопев – взирает на содеянное: сначала он боится, следом – восторгается. Вид крови его впечатляет; он поглядывает на окропившуюся чёрным – как бы алым – рубаху, а следом на более являющийся невинным клинок. Острие пускает пару капель. Бог Войны вновь загорается мыслью, что способен одолеть Смерть, ибо кровь у бога равно человеческой.

– Она приятна тебе, вот и всё, – заключаю я после длительных бесед. Смеюсь и расправляю плечи.

– За глупца меня держишь?

– Разве только придерживаю. Богиня Судьбы тоже так делает.

Бог Войны вопит, изо рта его вырывается последнее:

– Я обезглавлю подлую тварь и насажу её бледное личико на пику, дабы Смерть от души посмеялась.

И после этих слов слетает его голова.

Я знаю, что Бог Войны должен скоро пожаловать, дабы собрать положенные ему дары. Повторно открываю уже некогда открытый Яном пузырёк с каким-то удручающим напитком; гадость и только, если сам Бог Удовольствий не одолел его. Для Бога Войны – самое то: может, отравится… Идею с отравлением далеко не утаиваю, и потому начерчиваю письмо, в котором обращаюсь к прекрасной Богине Плодородия с просьбой поделиться некими семенами, растения и плоды которых также прекрасны, как ядовиты. И следом интересуюсь курительными смесями.

– Госпожа, к вам прибыли… – в кабинет, после секундного стука, просовывается кудрявая макушка послушницы.

– Рано…

Бог Войны прибыл раньше, чем я ожидала, но доля его уже собрана. Велю слугам открывать, однако в этот же миг слышу лошадиное ржание. Значит, не Война…Мгновение спустя с порога на меня взирает бледнолицая Смерть, а на уверенный шаг её белёсая коса ударяет по чёрной мантии. Она (или же он) меня поражает. Теряю дар речи и потому не спешу с приглашением. Твёрдая поступь подносит гостя чуть ближе.

– А вы умеете удивлять, – обращаюсь с почтением. – Рада приветствовать вас.

– Я вижу, когда люди врут, – без почтения объявляет гость и быстро поправляет сползающую с плеча сумку.

– И что же вы видите сейчас? – решаю сыграть, хотя внимаю давно усвоенному уроку: с Богами не шутить и не препираться; слушать и слушаться – только.

– Что вы не врёте, – в ответ забавляется Смерть, а сквозь сумку – ткань на дне отличительно темнее – падают капли: на ковре остаются алые отпечатки.

То сигнал. Едва заметно (однако же заметно!) бросаю руку под стол и нахожу стилет.

– Это ни к чему, – комментирует гость и спокойно открывает сумку: пальцы сжимают жесткий тёмный волос. – Я с подарком.

На стол медленно выгружается отсечённая голова Бога Войны, а рука моя медленно опускается на колено; оружие не требуется.

– И с приятным, – не обнажая страха, выпаливаю следом. – Надеюсь, причина тому была достойна?

– Она носила ваше имя.

– Вдвойне приятно!

И жестом приглашаю за стол. Кажется, пора заменить алкогольный выдохшийся пузырёк на что-то более приятное. Смерть шагает навстречу и садится по другую сторону хозяйского стола; мантия скользит по креслу, лошадиный гогот повторяется.

– Роза здоровается с вами, – говорит Бог Смерти.

– Да, я слышу. Передавайте ей мой привет.

– Не хотите поздороваться сами?

Что всё это значило? С каких пор спасение является само и одаривает бесконечной милостью?

– Можете улыбнуться, – забавляется мой собеседник.

– Могу…? – не без вызова швыряю в ответ. И всё с той же прямой линией вместо рта: – Я благодарна за решение моей проблемы. На этом всё, нам следует расстаться.

Холод и равнодушие растекаются по венам.

– Некоторый опыт, – говорит Бог Смерти и лёгким мановением руки обводит контур своего лица, аккуратно подразумевая шрам на моём и вместе с тем выбеленный глаз, – научил вас осторожничать и скрытничать, однако в наших с вами отношениях то непотребно: вы можете обнажать сердце и нутро и говорить подобно молодой, едва нарастающей на небе луне.

– Спасибо, воздержусь, – спокойно отвечаю я и бросаю неловкий взгляд на голову, что напитывает лежащие под ней бумаги кровью и вонью. – Тем более мы не вдвоём, чтобы беседовать откровенно.

Бог Смерти улыбается и добавляет:

– Вы можете не быть равнодушной хотя бы сейчас. Никто не видит, Бог Войны не зряч.

– Предположите, что я равнодушна по природе, а не от количества зрительского внимания.

Худощавый силуэт передо мной поправляется: поправляет мантию и косу, смахивает осевшую дорожную пыль с рукавов и подола.

– Я Бог Смерти, Луна, – вскоре говорит человек. – Всё вижу и за всем наблюдаю.

Настойчивость подпаливает былую прыть; неужели он сделал то намеренно? Не удерживаюсь от колкого замечания:

– Много, кто из богов очерчивал свою судьбу подобными словами. Но все они пали.

– Я Бог, а потому бессмертен.

– И это тоже мной слышимо.

– Разрешите поделиться одной мыслью, – аккуратно подступает Бог Смерти.

– Разрешаю, – соглашаюсь я и всё внимание отдаю собеседнику.

– Это мой дружеский совет. Направляйте его своим знакомым и незнакомым и, может быть, искренних, неподдельных улыбок в наш век станет больше.

– Слушаю вас.

То резко и грубо.

А Бог Смерти, спокойно расправляя плечи, изрекает:

– Миг исключителен. Вспомните об этом в следующий раз, когда возжелаете стремительному действу. Вспомните об этом, когда запутаетесь в веренице дней и будней, когда усталость надавит на плечи, а око перестанет внимать окружающим чудесам. Миг исключителен. Мир исключителен. Так напитайтесь же им. Внемлите. Пригубите и, войдя во вкус, отдайтесь жизни сполна.

Тогда я впервой ощущаю, что не на каждые речи должен приходить свой ответ. И что не каждое молчание – в тяготу. Безмолвно соглашаюсь и также благодарю.

– Как ваше имя? – постепенно размягчаюсь я.

Бог Смерти отвечает правдиво:

– У меня нет имени.

– Тогда я одарю им самостоятельно.

– Вот как? – задорно восклицает человек.

– Буду звать вас Данте.

– У Бога Смерти не может быть имени, – настаивает гость, но в той интонации нет ни злобы, ни недовольства, ни поучения.

– Выходит, либо вы не Бог Смерти, либо отличительны от былых.

О, эта славная провокация режет его лицо на улыбку.

Луна, запомни, тебе следует это запомнить, вызубрить, записать: одно единственно правило, действующее и средь пантеона небесных, и земных, и в религии/не религии вовсе – «Богов дразнить – скверно». Нельзя играться с ними и думать, будто ты – особенный – обогнёшь их карающую руку и воздержишь от удара. Гневить всесильных – самодурство. И я, выходит, тот ещё безумец.

– Мне нравится, – соглашается человек. – Равно вам.

Я же опираюсь о стол локтями и, поворошив завинченные сальные волосы лежащей прелой головёхи, добавляю, что Бог Смерти и без того хорошо послужил мне. Я довольна и благодарна, но комплименты сбивают меня с толку. Особенно при обезглавленном Боге Войны подле.

– В этом весь сюр! – усердно кичится человек и, вмиг поднявшись, стаскивает голову за чуб. – По вашему желанию, оставлю её при входе в Монастырь. На пике.

И загадочный гость покидает меня.

Нет, не загадочный, чудной. Ведь я не просила оставлять её на пике…лишь думала о том, мечтала, грезила. Как…?

В окно наблюдаю за отдаляющимся силуэтом, который взаправду водружает несчастную часть от некогда говорливого и напыщенного на зубья забора при входе. Теперь он соседствует с прогнившими и опалёнными на едком солнце предателями и любопытными, кои пали одними из первых.

Что это только что было?

Я – по не оглашённой договорённости – ожидаю пред садом, опираясь о парапет и наблюдая за предающимися разврату гостям вечера. Солнце утаилось за горизонтом и облака собрались над резиденцией; слепящие фонари подчёркивали одурманенные и похотливые лица, каменные дорожки ведущие от распахнутых ворот до центральных двустворчатых ворот, колонны, за которыми утаивались злые сплетни и искушающие беседы.