Типичная история представителя семьи «бывших» сперва рисует безмятежное дореволюционное время «почтенных предков» и потом моментально «перескакивает» к судьбе родителей, которые в середине, второй половине 1920-х годов обретают новый социальный статус — обычных советских интеллигентов.
Консультант, заведующий сектором отдела пропаганды (1972–1988) Алексей Козловский:
Я родился в 1930 году. Я из семьи коренных москвичей. Родители мои кончили Лесотехническую академию в 1926–1928-м. Что касается моей матушки, то она стала лесоводом в значительной степени в силу призвания. А отец мой — дворянин и служил еще в царской армии, так что ему тогда не очень светило высшее образование. А Лесотехническая академия была тем учреждением, куда можно было поступить. <…> Так что адресами особняков, квартир, церквей, улиц, связанных с многими людьми из моей родни, с точными адресами где-нибудь до середины XVIII века я свободно владею. Были [среди них] дворянские роды, были роды купеческие, были крестьянские.
Вот мой пращур был крепостным у Загоскина[693] и от него выкупался. Потом они переехали в Иваново и там организовали одно из крупных текстильных производств. Мой дедушка Иван Арсеньевич Ясюнинский был довольно крупным предпринимателем, вполне состоятельным человеком, текстильным фабрикантом. Он окончил технологическое училище в Мюнхене, был довольно неплохим инженером, после революции в этом качестве и работал. Он умер в 1935 году, совсем мальчиком я помню его, но смутно. На мой взгляд, одна из лучших работ скульптора Николая Андреевича Андреева, создателя знаменитой ленинианы[694], — это памятник брату моего деда Константину Арсентьевичу Ясюнинскому, он похоронен на Новодевичьем кладбище[695]. Это фигура Иисуса Христа из черного лабрадора, такой выше человеческого роста, крупный памятник. А другой мой дед по отцу — Алексей Михайлович Козловский — был помещиком[696]. Поместье было в Тамбове, но он жил в Москве. Обычная такая московская семья.
Консультант, заместитель заведующего отделом по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран (1970–1990) Георгий Остроумов:
Отец мой, Сергей Алексеевич Остроумов, окончил духовную семинарию в Москве или Подмосковье. Остроумовы — это церковная фамилия, их было очень много в духовной среде. Папин отец, дед, был сельский священник в Подольске. Что такое сельский священник? — это человек, который сам пахал, сам косил. Это труженик. Но мой отец не был верующим. Он разочаровался очень сильно — как и многие в первые годы революции. Однако благодаря этой семинарии он знал латынь, он знал греческий, он был по-настоящему образованным человеком. После революции он окончил Московский государственный университет по специальности «агрохимия». «Я не ком, я не проф, я не член союза. Вставят в задницу перо — вылетишь из вуза» — это частушка, которую тогда пели. Работал в научно-исследовательских институтах. Последнее место его работы — заведующий центральной химической лабораторией фабрики «Красный Октябрь». Там были мастера высшей квалификации уже потому, что с этой фабрики снабжался весь Кремль и вся наша элита. Работать было очень трудно из-за большого внимания госбезопасности к этой фабрике. А оборудование жуткое, со времен Эйнема[697]. И вот как-то в ириску попал кусочек какой-то изношенной аппаратуры. Что же было! Отец, я помню, страшно переживал, потому что вызывали, КГБ (то есть НКВД. — Н. М.) все это проверяло, естественно. А он был беспартийный.
А мама моя — Литвинова Екатерина Васильевна. Мой дед, Василий Аркадьевич Литвинов, был очень известный в Кашире медик, он принадлежал к дворянству. После его смерти мы даже потом нашли потрясающе интересную шпагу, которую давали дворянам. Но он был абсолютно советский человек. Он дружил с начальником милиции г. Каширы[698].
Мама моя окончила тоже МГУ, была рядовым врачом, но имела всякие награды. В этом смысле у меня чисто советское было происхождение, отец — советский служащий, мама — советский врач, никаких у нас репрессированных не было в семье ни с отцовской стороны, ни с материнской. Но! Я это, сейчас особенно хорошо понимаю, и это определило мою позицию во всей моей жизни и общественной деятельности. Я из среды трудящейся. Но у меня такое отягощенное мое происхождение, один дед — священник, другой — дворянин. Но люди они были хорошие.
ПРАКТИКА «СЕМЕЙНОГО ЗАБЫВАНИЯ»
И НАГРАДА ЗА «ПРАВИЛЬНУЮ» ПАМЯТЬ
Занимающаяся устной историей советского и постсоветского общества, и в частности семейными фотоархивами, социолог Ольга Шевченко отмечает, что вместо практик «семейной памяти», которые она рассчитывала анализировать в ходе проекта, ей пришлось столкнуться с практиками «семейного забвения»[699]. Советские люди, часто имея на руках довольно много материальных носителей семейной памяти (документы, фотографии), учились забывать многое из семейной истории, что не соответствовало текущему этапу государственной политики. Носители семейной памяти, хранившие знание о судьбе предыдущих поколений, с одной стороны, не были востребованы младшим поколением, имевшим уже другие интересы, но, с другой стороны, и сами ограничивали себя, чтобы не повредить (как им казалось) своим потомкам.
Инструктор отдела культуры (1974–1988) Валериан Нестеров — сын бывшего офицера «гвардейского Семеновского полка Его императорского величества, который стоял на внутренней охране Зимнего дворца», человека, критически относившегося к царизму и после революции ставшего офицером РККА (поэтому при первоначальном подсчете он мог быть определен нами как «красный»); дед Нестерова по отцовской линии — личный дворянин из киевских почтовых чиновников, а дед по материнской — сельский священник из Ивановской области:
Я рву сейчас на себе волосы, потому что я мог бы действительно столько интересного узнать [от отца], но он молчал. Потому что он боялся, что он мне расскажет, я на каком-то партийном собрании расскажу об этом и это может повредить моей жизни, моей карьере.
Но сам Нестеров помнит и знает о своей семье немало. Есть и более яркие примеры «забывания», как, например, случай инструктора отдела науки (1957–1988) Галины Сарафанниковой. В интервью она рассказала, что родилась в семье бухгалтера, умершего от туберкулеза в 1929 году, и учительницы, которая была дочерью преподавателя местной гимназии (г. Ржев Тверской области), выпускника Московского университета[700]. Мать, бухгалтер, потом вышла замуж за офицера НКВД невысокого чина (из бедной крестьянской семьи, в революцию — типичного «красного»). Сарафанникова выросла в этой семье образцовым комсомольским работником сталинского времени, безоговорочно верящим советской пропаганде. Из своих более или менее известных родственников по линии отца она упомянула еще одного бухгалтера, расстрелянного в годы Отечественной войны немцами за помощь партизанам. Другие ее родственники из этой семьи также работали в финансовой сфере. Однако этим ее знания о семье отца практически исчерпывались. После настоятельных расспросов она припомнила, что дед по отцу имел вроде бы собственный дом и был старообрядцем. Заинтересовавшись наличием такого количества финансистов среди родственников Сарафанниковой, я предпринял дополнительные разыскания: они показали наличие мощного клана старообрядческих купцов первой гильдии Сарафанниковых в городе Ржеве в предреволюционный период. После повторного разговора респондентка «припомнила», что у них в городе было четыре «клана» Сарафанниковых, но что сами они были не из «тех» — не из самых богатых.
