Последнее замечание очень точно. Слова Маяковского вроде «страшнее Врангеля обывательский быт» воспринимались молодыми революционерами как нечто свое, само собой разумеющееся, не подлежащее обсуждению. Здесь нет никакого противоречия с той кампанией за новый тип человека, которую проводили на страницах «Комсомольской правды» Виктор Кин и его товарищи. Да, подтянутость, собранность, я бы сказал, антибогемность — все это отвечало и характеру и вкусам Кина (любопытно, что пресловутый галстук он носил еще в Екатеринбурге, хотя это тогда не было принято), но в понятие мещанство входили стяжательство, стиляжничество, то, что теперь принято называть «сладкой жизнью», а к этому поколение Кина относилось с абсолютным презрением.
11
В романе «По ту сторону» есть одна странная на первый взгляд, но характернейшая особенность: прочитав всю книгу, мы так и не узнаем имен героев. Автор и они сами друг друга зовут только по фамилиям: Матвеев и Безайс. Это, разумеется, не случайность. Таков стиль отношений, и за ним многое — ранняя зрелость, солдатская судьба, суровое время. Юные взрослые люди — таковы были кадры нашей революции — и, наверное, всех революций. Молодежь торопилась взрослеть, ей не терпелось скорее дорваться до ответственности, до настоящих поступков и решений. Духовный предшественник этого удивительного поколения — Маяковский — был в шестнадцать лет кооптирован в Московский комитет партии. Гайдар в этом же возрасте командовал полком. Кин в двадцать два года редактировал губернскую газету. Таково было все поколение, вернее, несколько идущих друг за другом поколений.
Перелистаем теперь на выбор несколько современных молодежных повестей: Жорик, Толик, Юрик, Эдик, Гаррик… Сплошные «ики» — даже не Жора, Толя, Юра. Конечно, это тоже не случайность и тоже «стиль времени», и за ним тоже многое. Есть семьи, где считают грубым и неловким говорить «есть» и «спать» и деликатно говорят — «кушать» и «отдыхать». Не отсюда ли идет и эта сверхласкательная нежность уменьшительных? Но думаю, что скорее это производное от застоявшегося инфантилизма некоторой части молодежи.
Этот инфантилизм — все равно, рассматривается ли он со знаком плюса или минуса, как способ спасенья гармонии детского мира от неправды уродливого мира взрослых, куда вовсе незачем торопиться и рваться, или как бремя неверного воспитания, инфантилизм поэтизируемый или разоблачаемый, а иногда наступающе-воинствующий, это «такое длинное детство», как выразительно и точно назвал свою повесть один молодой советский писатель, — инфантилизм всех калибров и оттенков за последнее время получил в литературе некоторое распространение, стал манерой видеть мир, средством изображения, сюжетом и стилем. Явление это, разумеется, отражает определенные закономерности послевоенной действительности, но, будучи без конца воспеваемо и изображаемо, и само начинает влиять на воспитание характеров и умов молодежи, из факта литературной моды становится модой житейской, превращается в некое самолюбование собственно незрелостью, в поэтизацию созерцательной пассивности, в философию отказа от поступков и решений.
Люди ранней зрелости, люди, торопливо и нетерпеливо вступившие в жизнь, навсегда сохраняют черты неизжитого мальчишества, какие-то неистраченные ресурсы юности, словно природа, сочувствуя их слишком короткому детству, рассрочила им его на всю жизнь. Мы узнаем эти черты в характерах Маяковского, Кина, Гайдара, но это вовсе не защитное ребячество Эдиков и Юриков — это нечто прямо ему противоположное. У первых это сбереженные силы юности, у вторых — в лучшем случае — ранимая и почти болезненная чувствительность сэлинджеровских подростков, в худшем — туповатая незрелость недорослей.
Всякой юности свойственны два сильнейших инстинкта, как бы борющихся друг с другом: инстинкт подражания и инстинкт противоречия. Ни в одном из них не заключено нечто само по себе отрицательное: ведь дело всегда в том, чему подражать и от чего отталкиваться.
Мне думается, влияние мужественного и активного, революционного романтизма поколения Кина, Матвеева и Безайса сейчас очень нужно, во-первых, потому, что это настоящая большая литература, и, во-вторых, потому, что это литература большой правды. Доверившихся ей она не обманет фальшью, подделкой, мистификацией чувств и мыслей, суррогатом подвигов. Люди не выбирают себе ни родителей, ни эпоху, в которой им суждено родиться, но они вольны выбирать себе примеры. И если юные Павка Корчагин и Витя Суровикин хотели подражать Оводу и другим героям хороших, увлекательных книг, то для молодежи наших дней такими примерами могут и должны стать удивительные жизни Аркадия Гайдара, Николая Островского, Виктора Кина и их героев.
Кин вернулся из Парижа весной 1936 года. Период «Плющихи» сменился периодом «Лаврушинского переулка». К старым друзьям добавились новые, среди которых долго живший в семье Кина крупный советский дипломат, первый представитель СССР в Лиге Наций Марсель Розенберг, бывший потом послом Советского Союза в республиканской Испании и проявивший в то трудное и героическое время и мастерство дипломата, и большую личную храбрость, долго оставаясь в осажденном Мадриде. О Марселе теперь тепло вспоминают все мемуаристы, бывшие в те годы в Испании. Он принадлежал к другому поколению, был намного старше Кина, но их связывала большая духовная близость.
Представляется закономерным, что пути Виктора Кина и Николая Островского скрестились. Известно, что Кин был после возвращения из Франции направлен на работу в Издательство художественной литературы по рекомендации и совету Алексея Максимовича Горького, который к Кину относился очень хорошо, писал о нем и директору ГИХЛа Накорякову, и Михаилу Кольцову, и французскому писателю Познеру. Когда встал вопрос о необходимости найти хорошего редактора для романа Островского «Рожденные бурей» и Н. Н. Накоряков сообщил Островскому, что предполагается поручить редактирование Кину, Островский очень обрадовался. Он писал: «Дорогой товарищ Накоряков, редактором „Рожденных бурей“ должен быть глубоко культурный человек-партиец. Скажу больше, и — это должен быть самый лучший Ваш редактор. Я имею на это право. Если В. Кин — это автор романа „По ту сторону“, книги, которую я люблю (хотя с концом ее не согласен), то это был бы наиболее близкий мне редактор».
Все лето 1936 года шла напряженная работа над рукописью романа, написанного вчерне, но 22 декабря 1936 года Островского не стало. Вскоре вышло издание в «Роман-газете», под редакцией и послесловием Кина. Он писал:
«Роман „Рожденные бурей“ был сдан мною в набор за несколько дней до смерти Н. А. Островского, после того как мы закончили в основном редактирование рукописи. Предстояло сделать еще несколько поправок стилистического характера, главным образом сокращений. Мы условились сделать их потом, когда будут получены первые оттиски набора. Но Островскому не суждено было закончить свою работу над романом. Перед читателем — только первая книга из трех, задуманных Островским. Он рассказывал, что во второй и в третьей книгах романа он хотел показать рост партизанского движения и работу комсомола подполья, петлюровщину, польско-советскую войну 1920 года и освобождение Украины от белополяков. Основным героем романа должен был стать Андрий Птаха. Вместе с остальной молодежью партизанского отряда он переходит в ряды Красной Армии и сражается с белополяками. Отстав при отступлении от своей части, он в одиночку сражается в польском тылу, внезапно нападая на противника, пробиваясь к своим.
Об остальных действующих лицах мне известно меньше.
По замыслу автора, роман должен был дать образы героических, сильных людей, наделенных непреклонной волей, мужеством и душевным благородством.
Смерть оборвала замечательную, героическую жизнь и работу Н. А. Островского».
Близкие Кина хорошо помнят, как тепло он относился к Островскому, как откладывал собственную работу, стремясь возможно полнее и эффективнее помочь ему. После смерти Островского Виктор Кин писал в «Правде»:
