«В 1774 году молодой Вольфганг Гёте выпустил свою книгу „Страдания молодого Вертера“, историю любви молодого мечтателя к девушке, ставшей впоследствии женой другого. Вся книга посвящена горячей, сентиментальной любви Вертера во вкусе того времени — с записками, с мечтами, с предчувствиями, — прочная старая любовь, которая кончается либо смертью, либо браком. В то время наука любви стояла высоко: от первой встречи до первого поцелуя автор успевал написать несколько глав, — искусство, теперь уже утерянное. Возлюбленная Вертера Лотта имела жениха и вышла за него замуж, — книга кончается самоубийством Вертера, не вынесшего двойкой тяжести своей любви и разочарования.
Но тогда, в семидесятых годах позапрошлого столетия, выход „Вертера“ вызвал целую бурю. Люди рыдали над книгой; одни — жалея Вертера, другие — жалея самих себя за то, что они „созданы менее возвышенными, чем Вертер“. Многие подражали Вертеру в костюме, многие сами кончали самоубийством, — этот вид „есенинщины“ не был оригинальным даже тогда. Роман читали все. Наполеон в египетском походе имел при себе эту книжку и, хладнокровно погребая в песках целую армию, жалел немецкого самоубийцу. „Вертер“ выдержал много перепечаток; появился ряд более или менее бездарных подражателей, периодическая печать наполнилась шумом полемики, и противники громили друг друга страстным, изысканным языком восемнадцатого столетия. Маленькая книжечка становилась общественной силой, и фигура Вертера вставала над старой Германией как воплощение и символ идеализма.
Другая книга имела судьбу еще более блестящую. Влияние ее было настолько велико, что оно сохранилось до наших дней, пережив трех царей и три революции. Книга вышла на рубеже двух веков, в подлое, свинцовое, как говорил Герцен, время, когда рушился старый общественный уклад и на историческую сцену пришли новые люди. Книга („Отцы и дети“ Тургенева) вобрала в себя отзвуки этой ломки, смутные настроения и запросы эпохи. Главный герой ее, Базаров, по своей идеологии, целям, конечно, ни в какой степени не является идеалом нашего времени и нашего класса. Но как образ человека, как общественный тип, наделенный прямотой взглядов, идейным мужеством и подлинным духовным благородством, Базаров не может не вызвать даже и теперь нашего сочувствия и симпатии. Базаров несколько десятилетий (вопреки воле автора) был символом идейного бунта против бога, против семейных и общественных устоев: еще и сейчас, в наши годы, мы чувствуем влияние этой изумительной книги. Рука Базарова, старого нигилиста шестидесятых годов, положила свой знак на суровый быт молодежи в годы военного коммунизма. Корни влияния были утеряны, старик Тургенев был забыт, и молодежь, сокрушая „предрассудки“, остригая косы и изгоняя из любви нежность, постоянство, „черемуху“ и прочий прекрасный любовный реквизит, даже и не подозревала, насколько это не ново. Потом, бесконечно опошлив, придав „базаровщине“ реакционный смысл, в дни нэпа ею воспользовалась молодежь богемы и на ней построила доморощенную теорию, которая начинается с того, что „все дозволено“, и кончается веревкой.
Создание и рост общественного классового типа, „идеальной“, с точки зрения классовых задач, личности, определяется, конечно, не литературой. Этот тип формируют экономические, социальные и бытовые влияния, но среди этих влияний литература занимает не последнее место. Ни Базаров, ни Вертер не имели бы такого необычайного успеха, если бы они являлись отдельными, выдуманными людьми. Корни их влияния на современников заключаются в том, что они отобразили в себе тип общественно нужного человека. Их любовь, настроения, страдания и радости были связаны с социальным духом эпохи. Такая литература — литература идеалов — имеет воспитательное значение, так как она увлекает, заставляет подражать и, при выработке миросозерцания, служит как бы наглядным пособием».
В этой статье Виктор Кин высказывает взгляды, которые теперь нам отнюдь не могут показаться чем-то новым, он призывает создать в художественной литературе образы положительных людей нашей эпохи, людей энтузиазма, мужества, смелости, — подобных призывов в критике мы встречали множество. Но статья Кина никому не покажется праздным, необязательным рассуждением или призывом, высказыванием, повисшим в воздухе, — она написана им, так сказать, на полях рукописи его романа «По ту сторону» и является попутными размышлениями человека, привыкшего отдавать себе отчет во всем, что он делает, критическим самокомментарием и теоретической рабочей гипотезой при осуществлении весьма практического дела — реального создания таких положительных героев, как герои романа Матвеев и Безайс. Со статьями и теоретическими положениями можно спорить, с очевидной удачей книги не поспоришь: она говорит сама за себя.
Кин-художник писал правду о своем замечательном поколении, он шел от жизни, от наблюденного, пережитого и передуманного. Он сам принадлежал к человеческой формации, выдвинувшей Матвеева и Безайса, он знал ее изнутри, он восхищался ею и гордился своей принадлежностью к ней. Его роман возник из творческой потребности выразить свое поколение, свое время, а теоретические обоснования пришли позднее. Никто больше Кина не презирал слащавое украшательство в литературе, поддельный, раскрашенный романтизм, мещанскую красивость. Но из того, что существуют суррогаты и поддельные, наигранные чувства, вовсе не значит, что в жизни нет настоящей романтики, поэзии, красоты подвига. Кин был подлинным, прирожденным романтиком.
6
Когда роман «По ту сторону» был закончен, папка «Потерянное время» оказалась вдвое толще той, в которой лежала рукопись. В 1928 году роман вышел в издательстве «Круг». Я спрашивал Ц. И. Кин, почему Кин не предложил его в один из толстых журналов. Кроме солиднейших «Красной нови» и «Нового мира», тогда уже существовали и «Октябрь» и «Молодая гвардия», охотно печатавшие начинающих авторов. Просто случилось так, что первый же редактор, которому попала в руки рукопись, немедленно одобрил ее, принял и напечатал.
Об истории опубликования романа вспоминает правдист Зуев, который читал «По ту сторону» в рукописи и «не мог оторваться, так увлекательно и ярко была рассказана история борьбы чудесных наших комсомольцев. Это была несомненная удача автора, — все друзья Кина, ознакомившиеся с романом в рукописи, единодушно сходились в оценке». Зуев был связан с издательством артели писателей «Круг», директором которого был Александр Николаевич Тихонов (Серебров), сам писатель, обладавший хорошим литературным вкусом. Как раз в тот момент издательство приняло решение начать выпуск серии «Новинок пролетарской литературы». Первой книгой в этой новой серии была повесть Зуева «Тайбола» о начале становления Советской власти в провинциальном городке.
Второй вещью в этой серии должен был быть роман Кина. Но тут произошел неожиданный инцидент, вспоминает Зуев: «Автор потребовал, чтобы на обложке его книги было сделано обозначение: „Новинки русской литературы“. А. Н. Тихонов, которого все шутливо звали „Плантатор“, недоумевал: как, почему, что тут такого. Но Кин был упрям.
— А чем это хуже? — спрашивал он, поглядывая на „Плантатора“ насмешливыми глазами.
Ему удалось настоять на своем — издательство вынуждено было заказать новую обложку…»
Александр Зуев, сохранивший о Кине теплую память («Я все больше ценил его живой ум, веселый и насмешливый, его разностороннюю одаренность и всегда присущее Виктору теплое чувство товарищества»), видит в истории спора Кина с А. Н. Тихоновым доказательство того, что Виктор Кин отлично понимал всю неправомерность разделения советских писателей по признакам принадлежности к литературным группировкам.
В литературном дебюте Кина сразу определилась характерная черта его поколения, этих мальчиков, очень торопившихся жить, в шестнадцать лет командовавших полками и в двадцать редактировавших газеты, — он и дня не ходил в «молодых» и «подающих надежды». Первая книга — и первая удача. И удача не условная, не выданная по снисходительности к возрасту, а бесспорная и увесистая. Такой же была судьба многих других писателей его поколения или немного более старших: Юрий Олеша, Евгений Петров, Илья Ильф, Аркадий Гайдар, Дмитрий Фурманов тоже никогда не считались «начинающими» или «подающими надежды». Они сразу и уверенно вошли в литературу.
