– Ну, что ж, так лучше, – мрачно произнес комбат. – Нельзя нам уподобиться зверю. Но люди должны отвечать за свои поступки… Теперь я хочу видеть, как ты разберешься вот с этим дашнаком, – указал он дымящейся трубкой на Ашота.
Девушка-снайпер давно потеряла сознание и лежала в объятиях Ашота. Тот бережно переложил ее голову на валявшуюся рядом телогрейку, немного отстранился, таща за собой раненую ногу.
– Я один немало ваших душ погубил. Вы имеете право со мной поступить, как хотите. Это война. На Кавказе война всегда была грязная, бесчеловечная, и я не вправе на кого-то обижаться. Мне не повезло сегодня, как не повезло кому-то, когда-то павшему от моих рук…
Он тяжело задышал и прокашлялся. После продолжил.
– Но я никогда не зверствовал, – обратился он ко мне. – Твоих братьев я не успел спасти. Я не ожидал, что этот зверь, – показал он взглядом на труп, – натворит такое. Я смог спасти только Хамзата.
– А уши зачем отрезал? – гневно прохрипел я. – Ведь говоришь не зверствовал! Решил напоследок поиздеваться над турком?
– Нет! Исус свидетель, что нет!.. Я должен был что-то сделать. А иначе как смог бы его отпустить? Меня самого растерзали бы за то, что турка отмазываю.
Мне хотелось бы в это верить. Что не было у него другого выхода. Что действительно не успел он спасти моих братьев… Но что-то тяжелое сдавливало сердце, заставляя сжиматься, словно в тисках. Я вдруг поймал себя на мысли, что отчаянно хочу верить другу детства, ставшего мне сейчас кровным врагом.
Словно прочитав мои мысли, Ашот проговорил:
– Что бы ни было, я не прошу от тебя ни пощады, ни милосердия. Наоборот, предлагаю свою жизнь в обмен на ее, так как понял, что, кажется, в твоей власти оставить меня в живых или умертвить. За эту поганую жизнь, где мы продаем порой самых близких, не стоит держаться. Я устал… Кроме того, я выдам вам важные военные сведения. Очень важные… Вас скоро сметут отсюда. Вашей границей будет Кура9. С русскими уже договорились. Ельцин и Грачев на нашей стороне…
– Что болтаешь? – воскликнул брат Амираслана. – Мы скоро сами отбросим вас за Севан10 и вернем Зангезур11.
Ашот засмеялся, но как-то натянуто.
– Ай, мои наивные братья-тюрки. Не случайно, что последние 200 лет вы только проигрываете. Неужели не поняли до сих пор, что это не мы воюем на Кавказе! Мы лишь пешки в большой игре. Сегодня расклад такой, что те силы, которые управляют миром, помогают нам. Вот и мы пытаемся урвать лишний кусок. Может, завтра помогут вам, кто знает? Так или иначе, скоро вся ваша “доблестная рать”, воюющая заплатанными танками Второй мировой, окажется за Курой. Хочешь узнать подробности, не трогай моих ребят. Поступите с ними, как с военнопленными.
Комбат подошел ко мне.
– Ты, брат, лясы не точи. Нервы наших ребят на пределе. Дашнак проклятый! Нам политику толкает…
Тогда никто слова Ашота всерьез не принял, настолько все это казалось абсурдным. А зря… Скоро мы вынуждены были сдать Кельбаджар. Политическая нестабильность в Баку, спровоцированная извне, откровенная антиазербайджанская позиция Ельцина и его команды в карабахском вопросе помогла врагу захватить и другие территории. Нередко наши обескровленные батальоны сталкивались в боях с российскими боевыми подразделениями, переброшенными с их военной базы в Гюмри в очаги боевых действий, в поддержку армянских формирований. Вспомните Ходжалы, 366 полк…
Мы, по существу, тогда воевали с Россией, с Горбачевым, будь он проклят, с Ельциным…
По моему указанию воины осторожно подняли раненую снайпершу, которая все еще была в полуобморочном состоянии, и положили на кушетку. Она судорожно прикрывала грудь и с грубым акцентом, характерным для мест, где родилась, молила, чтобы ее не трогали. Ашот внимательно следил за каждым нашим движением. Я заметил: поняв, что пока ей ничего не грозит, он успокоился. Но ненадолго.
Двое ребят грубо схватили его за локти и прислонили к подпорке палатки, словно на обозрение. Валявшихся на земле со связанными за спиной руками пленных тоже посадили напротив. Мертвое тело садиста за ноги выволокли из помещения. Кровь его давно впиталась в землю, и лишь темная полоса, в конце которой образовался небольшой круг, похожий на детский шарик, напоминала о произошедшей здесь чуть ранее трагедии.
Хамзат, вытащив из земли воткнутый ранее в нее нож, медленно подошел к Ашоту. Тот побледнел. Капли пота с его лба смешивались с запекшейся кровью на губах и висках, прокладывая “тропинку” по грязному лицу. Пленные армяне опять запричитали. Дрожащим голосом он обратился ко мне:
– Я знаю, что виноват и перед тобой, и перед Хамзатом, и перед теми… Но перед смертью я обращаюсь опять к тебе и умоляю… – он прослезился. – Не трогайте мою жену! Аллахом твоим прошу! Она носит под сердцем моего ребенка…
Я зло усмехнулся.
– Ты даже свою Карину предал. Ведь ты ее привел в свой… вернее, мой дом как жену? Верно говорят: в чужом горе счастья не ищи. Земля и очаг харам12 не принимает.
Ашот молча склонил голову.
– Теперь слушай меня. Твоя жизнь действительно принадлежит мне. Такой был уговор. Вашу проклятую банду уничтожили и захватили по моему плану. Бензовозы, как ты понял, были приманкой. Ты же охотник, должен был знать, что такое охота на живца! Так вот, я тебя отпускаю…
Глухой рокот пробежал по рядам воинов, которые ожидали совсем другого расклада, увидев нож в руке Хамзата. Я поднял руку. Те нехотя постепенно умолкли. Хамзат гневно сверкнул на меня глазами, но ничего не сказал, вернулся на место. Я проследил, как он с силой вонзил нож обратно в землю и сам присел перед ним. Комбат нервно стучал трубкой по прикладу автомата, пытаясь ее прочистить.
– Я тебя отпускаю. Но ты должен поклясться Богом, хотя сомневаюсь, что ты ему веришь, и могилами своих усопших, что впредь никогда не поднимешь оружие в нашу сторону и, кроме того, выложишь все, что знаешь о планах твоего командования.
Ашот сконфуженно смотрел на меня. Наверное, мысленно он уже простился жизнью.
– Твою подругу, или жену, как ее там, мы естественно не отпустим. На ней кровь наших ребят. Но я тебе даю слово, что лично сопровожу ее в Баку. Пусть там с ней и разбираются по законам военного времени. Считай, этим я тебе оказываю еще одну услугу, больше, чем та, которая сохранила тебе жизнь.
Ашот облегченно вздохнул:
– Благодарю тебя и за это и объявляю во всеуслышание, что я вечный твой должник. Я клянусь могилами своих усопших и душою еще не рожденного ребенка, что никогда, никогда не подниму оружие против вас… Но не кори за дерзость, скажи, какая судьба ждет моих товарищей?
Ропот наших воинов прорезал гневный голос Кара Керима:
– Да как можно верить слову армянина? Пробудись, брат, не отпускай такого врага. Он однажды обманул тебя, когда выгнали вас из Армении. И сейчас обманет. По мне, всех этих дашнаков надо расстреливать, долго не думая. Чем больше их перебьем, тем меньше подлости они приготовят нам в будущем.
Я с горечью произнес:
– Может ты и прав, брат мой. Но я должен делать то, что должен делать. И поэтому не мешай… А насчет пленных… Я не уполномочен решать их судьбу. Пусть скажет командир.
Комбат некоторое время продолжал молча дымить трубкой. После сказал:
– Все вы знаете, что я против, чтобы здоровых, воюющих врагов отправлять в Баку, в это логово хитроумных сплетений. Не раз мы были свидетелями, как пленные, доставленные нами в военное ведомство, каким-то образом оказывались у себя дома. Помните Саркиса Демирчяна, который после освобождения по рации начал смеяться над нами? Конечно, некоторых, может и действительно поменяли на наших пленных, но, если верить Саркису, его просто отпустили, повинуясь какому-то звонку из Москвы… Как они с нашими пленными обращаются, вы не раз убеждались. Но, учитывая намеки этого дашнака… – комбат кивком указал на Ашота, – если действительно его сведения окажутся важными, мы сохраним им жизнь, но в Баку отправлять не будем. Обменяем на своих пленных по расчету: голова за голову, или один боец – двое гражданских. Кроме этой суки! – он зло указал на снайпершу, которая, уловив его жест, в страхе сжалась в комок. – По мне, ей надо руки отрубить. То, что происходит между нами и армянами, это наше дело. А эта сука пришла убивать наших парней за деньги… Да, и еще… Будем менять лишь тех, кто не участвовал в расправах над мирным населением…
