– Ура!.. – восхитилась по-детски Аталай. – Я ожидала, что это не все! И ждала такого конца… Ну, идите же ко мне, – томно и страстно прошептала она, – я хочу вас поцеловать!

– Да врет он! Сам придумал, разве не ясно? А ты, как дурочка, поцелую, поцелую… – торопливо загородила собой Бакинца Гюля от натиска Аталай и вдруг взвизгнула:

– Целуй другого!

Аталай в растерянности остановилась. Бакинец смутился и замолчал. Режиссер с Оператором захихикали. Обстановку разрядил опять Прилизанный:

– А почему вы не уехали? Ведь, как я понял, вас кроме ваших оков здесь ничего не держит? – стекла очков Прилизанного заблестели под лучами осеннего солнца, освещавшего комнату, и удивительно точно придали ему сходство с Гимлером из знаменитого староотечественного фильма.

Все ожидали ответа, но Бакинец как-то медлил. Наконец нехотя ответил:

– Вы понимаете?.. Он не знает, что я… в общем, вы правильно изволили сказать, – печально обратился он к Гюле, – неудачник и бомж. Ведь у меня даже своей крыши нет. Живу на чердаке соседа. Ну, типа Карлсон…

Бакинец вытащил из полупустой пачки сигарету и закурил. На этот раз его никто не торопил.

– Я ему наврал, что у меня своя животноводческая ферма… Я же за коровами и курами соседа тоже смотрю, – смущенно добавил он, – чищу их парашу… – он нервно затушил недокуренную сигарету в пепельнице. – Ну, мне стыдно было как-то за себя. И куда я поеду без денег, без зубов, без одежды? Вот, пока думаю, как выкрутиться.

Тут Ветеран в тельняшке взревел из угла, куда почему-то забился во время рассказа:

– Да я продам свой дом, машину, голубей!.. Нет, голубей оставлю… Куплю тебе одежду, поставлю клыки не хуже, чем у Абрамовича, и мы вместе укатим из этой зоны, в которой всем место есть, только не нашему брату. Да тут каждый третий погоны носит, а четвертый на них стучит. Тьфу! Дожили!.. Волки позорные!

Прилизанный безнадежно махнул на него рукой, но не ответил.

Бакинец отвернулся к окну с новой сигаретой, когда зазвонил его мобильник. Он торопливо и взволнованно ответил:

– Да, дорогой, нормально все. Да ничего, баранов пересчитываю, – посмотрел он на нас как-то не в тему. – Да не-е, все на месте. Как к черту их… Я так не могу, дорогой. Надо продать ферму… Да не надо билеты, что я сам не смогу купить? Вот закончу стрижку и сразу прилечу… Да-а, столько лет, действительно… Как твои дети, семья?..

Смотрел я на него и под неяркой хилой оболочкой угадывал человека, действительно с большой буквы. Этот невзрачный тип с тонкими усами, с непрекращающейся иронией, в основном в свой адрес, напомнил вдруг мне персонажей Чаплина – маленьких, нищих, но гордых и благородных человечков…

Вдруг заговорил Ганмурат. Он все это время молчал, пыхтя трубкой. Потому все замолкли, когда он прочистил горло и с интересом начали слушать.

– Я все понимаю, ты поступил, как должен был поступить настоящий мужчина. Не предал и не подставил человека, которому был обязан жизнью, хоть вы из разных воюющих сторон. И который, судя по твоему рассказу, сам был жертвой этих проклятых обстоятельств. Но тогда ответь – почему ты корил меня, когда я рассказывал историю дружбы с армянской семьей у себя в Армении? Где справедливость?

Бакинец заметно покраснел и занервничал. Ганмурат неторопливо почистил трубку и убрал во внутренний карман.

– Ответь! Я жду…

– Ну… – Бакинец промямлил, перекрашиваясь в бордовый цвет. Вопрос, как говорится, бил его наповал. – Ну как тебе объяснить, – наконец выдавил из себя он, – не могу я воспринимать Карена, как армянина. Он для меня бакинец и баста. Мы бакинцы, отдельная нация. Другой такой нет во всем мире. Ты ераз, не поймешь…

Ганмурат насмешливо ответил:

– Ну почему же? Не такой я непонятливый, как тебе кажется, хоть и не бакинец… Наверно человеком надо быть прежде всего, а не бакинцем, или армянином, или азербайджанцем… Такими людьми и были покойные родители моего… – тут он запнулся, – …бывшего друга – Гурген и Сирануш. И пусть земля будет им пухом!

Бакинец молча подошел к оппоненту и протянул руку.

– Ты прав, дорогой. Прости… И, честно говоря, я решил рассказать эту историю после, когда услышал твою. Зачем нам лицемерить? На сердце и так тяжело…

Ганмурат утопил в своей лапе протянутую руку.

– Хеппи енд! Да здравствует дружба! – воскликнула Аталай. – Правильно, помиритесь, дяденьки!

– И не пора ли нам перейти к следующему рассказу, – бесстрастно предложил Прилизанный. – Кто следующий?

Наступившую паузу на этот раз нарушил Арзуман Алиев, который обратился ко мне:

– Командир, давай-ка я расскажу нашу историю. Помнишь, как пытались врачеванием заниматься в тылу у противника?

Я вспомнил. Теплые воспоминания молодости осветили мое лицо благодушной улыбкой, интригуя аудиторию. Стаканы шумно наполнились водкой и минералкой из необъятного ящика Арзумана, и он начал…

Это уже не твой зуб. Это даже не мой зуб! Это его зуб…

– Однажды наша разведдиверсионная группа ночью сделала вылазку с Кубадлинского района к позициям противника. И Балабеков тоже решил пойти с нами, устав протирать штаны в штабе. Те, кто воевал, могут подтвердить, что в этих горах, густо обросших вековой растительностью, могли затеряться не то что наша маленькая группа, но и армия Ганнибала Великого. Мы достаточно глубоко внедрились в тыл армянских позиций, оставляя за собой вражеские посты, и к рассвету решили окопаться в одной расщелине с целью отдыха и оценки обстановки. Тут и началась эта история…

Вдруг противно замычал наш учитель Джабраил. Ну тот, с кем мы происхождение ишака обсуждали, и заявил, что у него зуб разболелся. Мы сначала не придали этому значения и велели ему заткнуться, так как он своим ревом мог привлечь к нам какого-нибудь голодного армянского охотника. В этих горах, по обе стороны общин, крестьяне основательно промышляли охотой, компенсируя нехватку продовольствия в условиях войны.

Джабраил ненадолго притих, но после так зарычал, что армяне всерьез могли бы подумать об инопланетном вмешательстве в карабахскую проблему. Мы в тревоге скрутили ему руки за спину, заткнули рот кляпом. И, столпившись вокруг “пленного”, задали себе сакраментальный вопрос всех времен – “что делать”?

– И зачем мы взяли этого борова в разведку? – спросил с досадой наш комвзвод Мирсадык, по прозвищу “Мулла”. До войны, в свободное от безделья время, он промышлял на кладбище, читая усопшим сомнительного текста и происхождения молитвы. Не знаю, как его старания воспринимали жмурики, но духовную кликуху он заработал честно. И теперь, степенно поглаживая свою козлиную бороду, он произнес вслух мучающий всех нас вопрос:

– И как же мы его тащить будем обратно?

– Да его легче разделать, чем тащить, – взорвался Черный Магомед, видимо, с отвращением представляя себе эту картину. – Этот сукин сын весит полтонны…

– Слушай, джан кардаш22, тут тебе не бойня, а Джабраил не баран, – огрызнулся на него Лезги Гюлахмед, намекая на его нелицеприятную профессию мясника. Они с Джабраилом были большими друзьями, друг в друге души не чаяли. И теперь он честно выполнял свой дружеский долг. – Откройте ему рот. О Аллах, он же задохнется!

Почувствовав поддержку, герой нашего рассказа начал мычать с удвоенной энергией, словно требуя прислушаться к Гюлахмеду.

– Если мы откроем ему рот, то армяне закроют наш, – глубокомысленно изрек невозмутимый Садык. В молодости он усердно занимался еще и йогой, и, хотя последнее никак не сочеталось с его солидным брюхом, нордический характер он сохранил.

Мы дружно посмотрели на нашего уважаемого командира, ожидая от него решения этой непростой задачи. Он, кстати, был в отвратительном настроении, так как страдал расстройством кишечника от немытых лесных плодов и некачественного самогона, извини, командир…