– Значит, зовут меня… ну, вы слышали, как. Родом я из Армении, с Басар-Кечарского магала. Теперь его переименовали в какой-то Варденис… Что мне рассказать о войне? Даже не знаю… Давайте просто начну.

– Да-да, расскажите. Я люблю страшные истории, – вновь сконфузила публику чрезмерной эмоциональностью эта неугомонная Аталай. Но, встретив свирепый взгляд режиссера и вспомнив скорбный сюжет передачи, заткнулась. Верзила, посмотрев на нее, как на полоумную, продолжил…

И однажды наступит тьма…

– Я из знаменитого охотничьего рода. Охотой в наших горах и долинах промышлял еще мой прадед. Итак, с незапамятных времен это ремесло переходило от отца к сыну. Слава Аллаху, мужчины в нашем роду еще не перевелись…

Был у меня друг детства – армянин Ашот. Когда-то наши отцы дружили. Мой отец однажды вырвал дядю Гургена из лап медведя на охотничьей тропе. И с того времени наши семьи подружились. Дядя Гурген и тетя Сирануш были трудолюбивые, честные, совестливые люди, и наше сближение произошло как-то, само собой. Когда мне, извините… – смущенно прокашлял верзила, – делали обрезание…

– О-о! Какая прелесть! – не выдержала опять Аталай и заблестела глазами. – Представляю вас в таком необычном ракурсе…

– Ганмурат бек, пожалуйста, пропустите интимные сцены, среди нас дамы… – я покосился на Гюлю, которая, не удержавшись, начала хихикать, грозя сорвать передачу.

– Да-а… – поерзал на месте вмиг покрасневший “обрезанный”. – Ну, как бы в тот момент держал меня на руках дядя Гурген. Значит, мы с того времени стали еще и родственниками…

– Какая трогательная сцена! – тут бросил реплику другой ветеран, кажется, бакинец. Он был маленького роста, с колючими, беспокойными глазами и тонкими усами. – Я не понял, мы сюда побрататься с армянами пришли, что ли? Может еще и выпьем за дружбу народов? – огрызнулся и агрессивно постучал пустым стаканом по столу он. – Всегда так. Начинаем с обрезания, кончаем международным браком.

– Ты это мне сказал, щенок! – грозно начал привставать с места “Древний Огуз”, – да я тебя, как котенка, придушу!

Тот моментально ощетинился:

– Конечно, прибежали сюда, загадили город… Лучше бы ты своих “родственников” в Армении придушил и землю отцовскую отстоял!

– Да вы что, дяденьки, успокойтесь, – растерянно пролепетала Аталай и встала между ними. – Ганмурад бек, нас снимают. Пожалуйста!..

– Хорошо! – зарычал верзила, позеленев от ярости. – С тобой, щенок, после потолкуем. У меня полрода полегло на войне. Сам я десятки врагов истребил вот этими руками, – показал он свои мозолистые грабли размером с лопату, – нужен был мне ваш клоповник Баку! У меня в своих горах двухэтажный дом остался. Столько баранов имел, у тебя волос на голове столько нет. Чистый воздух, ледяные родники, орлы летали над головой…

А наши земли в Армении профукали вот с этого города. И сто лет назад, и сейчас. Если бы за нами постояли, никакой враг не смог бы одолеть.

– Что тут происходит? – вскочил с места “прилизанный” товарищ. – Что вы тут несете? Я вас спрашиваю, – повернулся он к Кахраману Зопаеву, – кого вы тут собрали?

Тот растерянно привстал и проблеял:

– У-у-спокойтесь, сейчас разберемся… – после, кинулся ко мне и пригрозил. – За все нам ответишь! Хорошо, что не прямой эфир. Быстро наведи порядок!

Честно говоря, сначала я сам растерялся. Но после очередной порции водки события, происходящие здесь, начали восприниматься мною уже в другом измерении.

– Ребята, – спокойно обратился я к ветеранам, – не за тем мы сражались с врагом, чтобы здесь вот так ссориться. Нас так мало осталось…

– И все мы в тельняшках! – пристукнул кулаком по столу очередной ветеран – худощавый, мускулистый тип с сединой, до того спокойно сидевший. Он действительно был в тельняшке, как в старые добрые времена. Обстановка и градусы, видимо, и на него повлияли:

– Я всегда говорил, армянина и азербайджанца мог бы объединить только товарищ Сталин! Выслал бы всех в Сибирь с узкоглазыми воевать, сразу бы помирились.

– Молчать! – завизжал Кахраман Зопаев. – По вас всем тюрьма плачет. Остановите съемку! Надо заново начинать…

– Стоп! – зевнул сонный Режиссер, но вдруг оживился, понюхав воздух. После засеменил к столу и схватил бутылку Арзумана. У того от страха аж глаза округлились.

– Какой аромат! Я тоже хочу такую… минеральную. Моя, как будто туалетная вода из биде.

– Бери, дорогой, – пролепетал Арзуман, – чувствую, ты наш человек. Пей на здоровье, у нас еще есть.

Тот радостно схватил бутылку и побежал обратно.

– Фу… – послышался писклявый голос Оператора. – Как вы можете пить эту гадость с конфеткой? Вы извращенец!

– Нас с тобой жизнь извратила, – запыхтел Режиссер, пробульбулькав через горлышко. – Каждого по-своему…

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли, – обратился я к надувшемуся и пыхтящему Огузу.

Мальчик, уловив кивок Режиссера, хлопнул хлопушкой…

– Щенок… – подытожил свою мысль к недавнему оппоненту Огуз. – Короче, когда начались погромы со стороны армянских националистов в 1988-ом году, мы, хоть и были безоружные и неподготовленные, но, как могли, отвечали этим подонкам, кто двустволками, кто дедовскими берданками… Но силы были неравны. Им помогала русская армия, вооружала их. Баку нас не поддержал, там только могли митинги проводить, и мы поняли, что пора отчаливать, чтобы спасти семьи.

Все имущество мы, естественно, доверили Степанянам, такая была фамилия наших соседей-друзей. Мы все-таки надеялись, что армяне опомнятся, этот кошмар закончится, и люди смогут вернуться в родные места. Дядя Гурген и тетя Сирануш со слезами на глазах проводили нас до границы. С Ашотом мы обнялись, как братья, поклялись еще раз в вечной дружбе и договорились, что если не вернемся, то он продаст наш дом и скот и перешлет деньги, чтобы мы могли в Азербайджане приобрести приличное жилье…

Рассказчик тяжело вздохнул и на миг призадумался, вспомнив, наверное, то нерадостное время.

– Ну что, родной? Вернул Ашот твои коровы?

Это спросил тощий и длинный ветеран, сидевший с краю. До сих пор он молчал и спокойно выпивал.

– Нет, не вернул, – опять вздохнул Ганмурат бек. – Более того, женился на соседке Карине и поселился в нашем доме. Продал скот курдам, купил себе ферму.

– Так тебе и надо, – злорадно прошипел ветеран с тонкими усами. – Нечего было брататься с врагом.

– Не перебивайте… – с укором посмотрела на него Аталай. – Вы извините, Ганмурат бек… Все это печально, нам жаль ваших… – запнулась она, – …коров. Но мы бы хотели услышать рассказ о Карабахской войне.

– Да причем тут коровы? – огрызнулся Древний Огуз. – Что вы понимаете в этом, живя в своем клоповнике в Баку? У нас в горах если дружат, то дружат до могилы… И это все имеет отношение к Карабаху. Не могу же я сразу вцепиться зубами в сырое мясо! Надо предварительно сделать бастурму, подсолить, поперчить…

– Как поэтично, – запела Аталай. – Ганмурат бек, вы, оказывается, романтик.

– Лучше бы его отец не мешал тогда медведям лакомиться армянами, – не выдержал опять Бакинец. – Романтику там надо было разводить, а не здесь!

– Дядя Гурген оказался порядочным человеком. Он проклял сына за вероломство и, по слухам, даже, умирая, не простил. А ты, гаденыш, если еще раз пикнешь, я из тебя самого бастурму сделаю, – угрожающе привстал опять Огуз.

– Только попробуй! – прихватил паленую бутылку со стола Бакинец. Но поняв, что она не совсем пустая, бережно поставил обратно.

– Да что вы, в конце концов, вцепились как два барана. Скажите этому шпиндику, чтобы не приставал к этой горилле! – возмутился опять Прилизанный.

– Молчать! – пролаял, как по команде Кахраман Зопаев. – Остановите съемку!

– Это вовсе не обязательно, – промямлил Режиссер, на секунду отрываясь от бутылки и монитора, – все равно будем монтировать.