— Всегда готов, — неожиданно для самого себя ответил Деримович.

И, судя по реакции, он сказал это не во сне. А если и во сне, то в нем, по крайней мере, что-то происходило. Его, минимум, слышали.

— Снимите ветхое состоящему в новом, — нараспев сказал мужской голос, и сразу же Ромка почувствовал прикосновение нескольких рук, сильных и в то же время нежных. Как будто он, еще не выйдя из крепкого кислотного трипа, попал на реальный сеанс тайского массажа.

Вокруг него крутился целый хоровод ласкающих движений, таинственных касаний чего-то упругого и мягкого, податливого и толкающего. Да, он понял, на что это похоже: с одной стороны, на первые нежности с повзрослевшими, но еще невинными девочками, а с другой — на игры титанид[268] со своими смертными возлюбленными, исходящими убийственной негой на пылающих жаром постелях.

Верхняя часть его туловища уже несколько раз попадала в заполненное колышущейся плотью пространство, где томные касания и мягкие удары вызывали в нем мучительное, отчаянное желание, инфернальную жажду, утолить которую не смогли бы никакие земные утехи.

В какой-то момент голова его оказалась полностью сдавленной мягкой, но властной плотью, дышать стало совершенно нечем, и он в который раз почувствовал приближение смерти, немыслимое само по себе, ибо как может приблизиться то, что уже произошло. Или же не произошло?

Деримович был совершенно сбит с толку, а когда жаркая плоть отхлынула от его лица, он услышал то ли просьбу, то ли молитву, а может, и магическое заклинание для его окончательного пробуждения. Чем бы ни являлась эта мольба, но в исполнении невидимого женского дуэта сейчас она показалась ему самой прекрасной песней на свете.

— Нема, Нема, Нема! — послышались отовсюду голоса, низкие и высокие, чистые и сдавленные, — казалось, все пространство призывает к тому, чего «нема».

Ласкающие движения оборвались настолько неожиданно, что он вздрогнул.

А потом его, облепив титанической хваткой, выдрали из чего-то липкого, теплого и привычного. Быть может, такие ощущения свойственны мученикам, с которых живьем снимают кожу, предварительно опоив опием, или нечто сходное испытывает новорожденный, попадая из теплой уютной утробы в холодный, сухой, пестрый и враждебный мир, который вызывает одно желание — кричать и кричать от ужаса неиспрошенного рождения.

Он открыл глаза, но ничего, кроме грубой земляной стены перед собой, не увидел. Вверху та же картина — коричнево-серый земляной квадрат.

Тогда Роман посмотрел вниз — и… впрочем, он удивился не сильно, — по такому же квадрату земли слева от него стелились уже до боли знакомые толстые черно-зеленые кольца, а вот справа — да, справа — шевелилось что-то новенькое. Нет, это тоже было змеиное тело, только необычного, желтого, местами огненно-красного оттенка. Он вспомнил свое недавнее возбуждение, чуть не закончившееся поллюцией. Принять змеиные ухваты за ласки богинь — для этого действительно надо умереть, по крайней мере умом.

Но его до сих пор кто-то стискивал в объятиях, и он готов был поклясться, что делалось это не безрукими змеями.

А руками. И еще какими!

Наконец-то он их увидел: сильные, но при этом изящные, увитые золотистыми змейками плечи, высокую, ничем, кроме многоярусного ожерелья, не прикрытую грудь, непостижимо огромный глаз и странную корону на голове. Да, эта подземная апсара[269], державшая его за плечи, несла на голове странный, похожий на судейское кресло объект, удерживаемый вплетенными в ее золотые волосы синими ленточками. Но она была не одна. Слева его обнимала другая представительница подземных утешительниц. Шоколадно-темная, черноволосая и кареокая, она могла показаться зеркальным отражением златовласой его охранительницы, если бы не цвет ее кожи и волос. Хотя да, и корона на ее голове была другой: полукруглая чаша на прямоугольном основании. Но что за новость! Они не смотрели на него, совсем, ноль внимания! Как будто он не стоящий у входа кандидат в сосунки, а хер с горы.

Ха! да ведь он действительно хер, свалившийся с горы и… Роман вывернул голову еще дальше и увидел, как из-за спины шоколадной его пассии вслед за унизанной кольцами рукой вылетело настоящее крыло цвета летнего неба, и похожее, качнув тяжелой грудью, выпустила стоявшая справа блондинка. Он снова перевел взгляд налево. Пектораль, гирлянда ожерелий и бус и такая же устремленная вперед, разве что темная, обнаженная грудь. А за ней… ничего не видно за ней. И лишь внизу — извивающиеся тела тучных змей. Получается, божественные девы в плену у гадов и не могут освободиться. Только почему они так величаво-спокойны и безразлично-монументальны?

Что, вообще, происходит? Только что его любезно приглашали в Храам, а теперь он тесном подземелье без окон и дверей в объятиях двух плененных змиями дев.

Ответа не было. Вместо него тот же голос, который спрашивал его о готовности принять пятую сущность, отдал ему странный приказ.

— Снимите головной убор, кандидат.

Стоило прозвучать этим словам, как прекрасные пленницы отпустили его руки. Он поднял их вверх и ощупал голову. Ощущения от прикосновения были странными, немного чужими, но он готов был дать эту самую, будь она, разумеется, на месте, голову на отсечение, что никакого головного убора на ней не было, даже в том случае, если не только голова, но и руки, ноги и все прочее тело Романа Деримовича существовало теперь только как болезненная и никчемная иллюзия.

— У меня его нет, — ответил Ромка.

— Мессир, — поправил его голос.

— У меня его нет, мессир, — послушно повторил Деримович.

— Неужели? — не нарушая распевного лада, спросил голос.

— Да… — сказал Ромка и тут же поправился, — мессир.

— Наклоните голову, кандидат, — попросил тот, кто требовал называть себя мессиром.

Роман, не снимая с головы рук, наклонил ее. Ничего нового.

— Ниже, — прозвучал приказ, и Деримович отреагировал на него в духе барона Мюнхгаузена — вцепился в голову обеими руками.

— Не снимается? — безучастно спросил голос.

Вместо ответа Ромка кивнул тем, что считал своей головой, позабыв о том, что источник голоса находится не в этом склепе.

— Еще ниже, — настаивал голос.

Почему-то он не мог сопротивляться этим спокойным приказам. Вот и сейчас он натужился до предела и рванул то, что держал в руках, с такой силой, что, будь он в болоте, а не в цепких объятиях подземных богинь, ему бы наверняка удалось освободиться из любой трясины. Но хватка этих дев не болотная жижа — из нее так просто не выскочишь, скорее шею сломишь.

И точно, стоило ему подумать об этом, как где-то в основании черепа послышался хруст, и руки, все еще крепко сжимавшие несуществующий головной убор, теперь стремительно скользнули вниз вместе с тем… Божже! С тем, конечно, что они удерживали.

А удерживали они… он уже не понимал, что они удерживали, голову или головной убор…

Головной убор тела.

Но что бы ни слетело с его плеч, факт заключался в том, что теперь он смотрел на происходящее с нижней точки зрения. И с помощью этих нижних глаз он наконец-то сумел раскрыть тайну своих провожатых. Которая заключалась в том, что в Храам его ведут совсем не пленницы подземных змеев, нет-нет, этих пленительных дев никто не пленял. Потому что они сами ниже пояса были змеями.