— Простите, дядь Борь, — вежливо встрял Деримович, — а кто такая Сиси ваша, вроде не было ее до этого?

— Сиси, а… прости! Я ее Исидой называю для удобства понимания, хотя это и неправильно, по-русски, в общем. У вдовой невесты нашей много имен. В ученых книгах профанов она известна как Аст, Асет или Осет[200], а по-настоящему Госпожа наша состоит из двух «С», из двух серпов, точнее, двух полумесяцев одной луны. Огласовку же ей потом придумали. Сошлись на нежных женских «и». Почему? — не спрашивай. И что вышло в результате. С той стороны «⨀» в ней видят Исис, а с этой нам она знакома как Сиси. Усек?

— Фкурил, — нашел в себе силы отшутиться Ромка.

— Продолжим, — посерьезнел Платон. — Итак, на место Нефтиды, она же Небтет, возвращается Исида.

— Сиси, — поправил учителя Деримович.

— Не важно, важно то, что ей жениха подавай… — Платон как-то растерянно взялся рукой за лоб, — вот и купаемся, брат… — и даже не стал исправлять одолженный Ромке титул.

— А чего здесь херового, дядь Борь? — полюбопытствовал недососок. — Я понял, что это кайф несказанный.

— Когда я говорил про любовь до смерти, это не гэг из «мыльных» опер. Любовь до смерти буквально понимать надо. Вспомни долю пауков. Один из сосунков не переплывет Ее. Поглотит его Влажная.

— А кто не переплывет, известно?

— О том и речь, малек, что нет.

— Вы чё, в натуре, не знаете, на кого фишка ляжет? — искренне удивился Роман такой недальновидности верхушки Братства.

— Ты понимаешь, Влажная — не лохотрон какой и даже не тендер казенный. Кого хочет, того и берет… — Платон опять задумался, взял ручку и начал рисовать на листе крестики и нолики. — Только ты чего горюешь, недососль? А то не знаешь, откуда у новичков активы берутся?

— Ну, я думал, дают за таланты сосальные.

— Правильно, — согласился Платон, — только, чтобы дать, откуда-то и взять надо. Вот с жениха и берут.

Теперь пришел черед задуматься будущему олигарху. Как это можно передать активы неизвестно от кого.

Пока Деримович формулировал мучительный вопрос, Платон по его физиономии все понял.

— Все участники заплыва делают условную передачу активов в доверительное управление с неограниченным правом бенефициара, начиная с третьего дня после завершения Овулярий. А условную, потому что параграф в Акте присутствует — без указания причин владелец активов в трехдневный срок может изменить решение, но обязательно лично присутствуя в депозитарии. То есть он может аннулировать Акт. Правда, для надежности придется коды и пароли поменять в ячейках и на номерных счетах. А вот если до истечения этого срока пловец, ха-ха, не доплывет до конторы, все отойдет «стоящему-на-входе».

— Значит, это не завещание на случай смерти? — пытаясь скрыть волнение, спросил Ромка.

— Нет, с завещанием геморра много, а подозрений еще больше, хуже того, улик.

— Получается… — и будущий олигарх мечтательно вздохнул, — получается… ну, если пловец за три дня не аннулирует акт передачи, все достанется кандидату?

— Кандидату, — с интонацией аукционного торговца согласился мистагог, — на сей раз тебе, счастливчик! — И за неимением молотка уронил на стол кулак, что, вероятно, должно было означать отход лота Деримовичу.

Ромка не мог сдержать горделивой улыбки и сопутствующей ей капле драгоценного эликсира, что сверкнула в пробежавшем через комнату луче прожектора.

— А если не отдавать ей Хера? — неожиданно решился он на ревизию корневого мифа.

— Молоком вся изойдет Влажная.

— Ну и пусть исходит.

— Вся, понимаешь.

— И что же?

— А то, что не скроешь тогда молочка. Повсюду забьют ключи млечные. И лохос припадет к персям Ея… И будет пить-наслаждаться.

— Ну и отбросит копыта. Подумаешь.

— Верно, отбросит. Но кто-то возьмет да искупается вместо того, чтобы пить. И тогда.

— Что тогда?

— Тогда вечная рана затянется на лоховище его, и не будет лох трепетать перед широй териарховой, и не сомлеет беспамятно от сосала адельфова. И Ею пробужденный, восставший на смерть, камень пойдет искать первозданный, краеугольный камень, lapis exilis, камень основания Нового Мира.

— Хер, что ли?

— Ну да, истинный хер Озаров.

— И…

— И поднимутся воды Ея млечные, и омоют Прикованного, исцелят раны его. И тогда не удержать нам светоносца. Принесет он искру Божжию на землю. И передаст играющим. И через то Богг войдет в них.

— В кого, дядь Борь?

— В лохос.

— Ну и Богг с ним, с лохосом.

— В том-то и дело, недососок, что Богг в него прибудет, пройдя сквозь нас. И станем мы корою, шелухой ненужной… И отпадем.

— И все, ну отпадем… Это что, пипец окончательный?

— Если бы окончательный. Лохос он же баланса не ощущает — вот и попрет дурком Чашу искать, чтобы Драгоценность вложить в нее. Слово Силою облечь.

— А драгоценность эта и есть истинный Хер, что ли?

— Кумекаешь, кум Сетов. И найдут, ведь куда ни прячь — Она повсюду. Его и заждалась Она. И будет свадьба…

— Да…

— И браком предвечным соединятся они, сольются в Единое. И закончится одиночество Богга, и конец наступит Всему, чтобы начало дать Одному.

— Как это конец? — возмутился Ромка. — Что, все накроется, нах?

— Представляешь, даже сейчас все ходуном ходит, когда Влажная только течь начинает. А когда начнется игра любовная и, не дай Богг, до оргазма дойдет. Хотя Богг как раз того и хочет — оргазма. Ты ж понимаешь, все треснет на ней. И кровь ее горячая, магма красная, зальет весь белый свет. Магма — это тебе не черное молочко, которое еще поджигать надо. Магма сама, кого хочешь, сожжет.

— Получается, лохос сам себе каюк готовит?

— На то он и лохос — фишки не чуять. На то и мы — от бед его беречь кровавых. Мы — «удерживающие» его на краю пропасти бездонной. Катехоны его, онтогоны его, ортогоны его, гоги и гоны его[201].

— Ничего себе, значит, мы и есть Хранители Всего. Благодетели, выходит.

— Не только. Мы и благодателли и благобрателли[202]. Сложи то вместе и получишь Хранителей Баланса. Паладинов блага.

— Но получается, мы противники воли Его.

— Правильно кумекаешь. Не Его противники, а воли Его. И защитники жизни на Ней. В этом и заключается правда двух истин. Это и привело тебя сюда, привело для того, чтобы стал ты в строй адельфов, братьев молочных, — скрасить жизнь Ее в ожидании и усладить горечь неизбежной утраты хера желанного и, если тебя позовет Влажная, стать женихом ее в любви утопающим. Вот тебе и вся дедукция — от Падения до Утопления, от спасения к сопению, от Слова к Делу.

— Приплыли, дядь Борь, — Ромка печально шмыгнул носом, — начали за свадьбу, а кончили упокоем. Точнее — утоплением.

— Если бы, недососль ты самососущая! — воскликнул Платон. — Покой нам только снится. Предание говорит, что снится женихам не покой и не рокот космодрома, а белая река прекрасных наяд, истекающих любовными соками, хера жаждущих сильного и сосала обильного.

— Этого еще не хватало, мальчиком по вызову работать! — почему-то обиделся Роман за судьбу избранника, хотя сама по себе река сладостных гурий чувства протеста у него не вызывала.

— Но это все Предание, — сдержанно сказал Онилин, рисуя на листке большой знак вопроса, — точных донесений оттуда не поступало.

Отпущение Гусвинского подобралось к своей кульминации — облачению одеждами греха с последующими проводами в Лохань.

Стоявшие по бокам Гусвинского помощники мастера изгнания взяли медиарха за руки и подняли их на уровень плеч. Получился крест. И крест напротив, из растянутой шкуры козла. Убедившись в сходстве, те, что держали Гусвинского, развернули его на 180 градусов. А те, что натягивали шкуру на воображаемый крест, неожиданно и все разом побежали вперед. Набрав за несколько шагов приличную скорость, они буквально впечатали кровавую накидку в отпускаемого брата. Гусвинский чуть не упал от сильного толчка в спину. И он бы непременно упал, если бы те, что облачили его в козлиную шкуру, не стали кружить вокруг него, приматывая шкуру к телу. Точь-в-точь хоровод с лентами вокруг майского столба. Только вот столбом на празднике отпущения служил сам отпущенный. Всего несколько оборотов танцоров с веревками, и он был закутан в свою новую шкуру так, будто в ней и родился. Убедившись в надежности пут, братия взялась за свободные концы и резко сдернула его с места.