— Это Она? — спросила она неожиданно спокойно.

— Да, Анели, Она.

— Но почему, почему?

— Я не могу без этого, ты же знаешь. Думал, что смогу, но не получается. Последнее время я живу «как бы». Словно смотришь о себе фильм. В любой момент можно выключить — и ничего не изменится.

— Но чем Она лучше, чем? Посмотри, посмотри на Меня! — сказала она и скинула шелковый пеньюар, обнажая большое, сильное, но вместе с тем стройное и гибкое тело с золотистой кожей, одинаково огненными волосами вверху и внизу и разбухшими темными сосками на подрагивающих, чуть разведенных в стороны грудях.

Платон, не зная, чем ответить, просто молчал.

— Она красивее, эта твоя Родина, нежнее, белее, горячее?.. — Анели распустила волосы, и они рекой огня хлынули вниз. — Отвечай, отвечай же! Она красивая, да, красивая!

— Она необъятная, дорогая, — сказал Платон и подал жене упавший пеньюар. — Извини, мне пора собираться. Как ты понимаешь, в этом отношении ты можешь быть совершенно свободна. Честь семьи, разумеется, должна остаться незапятнанной.

— Это значит…

— Думай, как знаешь, — холодно оборвал Анели Платон и отвел от пояса правую руку с выгнутой вверх ладонью.

Это был хорошо усвоенный супругой знак окончания разговора.

Анели подняла с пола пеньюар и, не надевая его, пошла к выходу, выписывая задом одну из тех совершенных циклоид, что были заложены в женский софтвер еще с эдемских времен. Просторный кабинет смог продлить гипнотическое зрелище до… до возвращения Аристарха. Завидев супругу хозяина, референт покраснел, но повел себя деликатно — не ретируясь и не пялясь, он встал у двери с низко опущенной в знак покорности (или почтения?) головой и не шелохнулся даже тогда, когда она специально поддела его левым бедром и, взмахнув перед лицом оторопевшего слуги тончайшим пеньюаром, вышла в приемную.

Да, если что и заслуживало почтения в этом прохудившемся мире, то лишь такой вот триумфальный проход la femme de flamme[47].

Платон давно хотел поверить алгеброй эту гипнотическую женскую гармонию: какие микродвижения, милижесты позволяли фемине воздействовать на восприятие противоположного пола в такой степени, что, одетая, она могла показаться голой, а совершенно голая — деловой и чопорной? Почему один обнаженный локоть или приоткрытая на мгновение щиколотка порой вызывали страшное возбуждение, а весь комплект первичных и вторичных половых признаков мог настроить на холодно-торжественный лад?

Но Платону сейчас было не до схоластических тез метафизики пола. Он подозвал Аристарха и велел ему приготовить все необходимое к отъезду.

Патрон отдавал распоряжения с таким решительным и энтузиастическим видом, что забытый экстаз прощания овладел и референтом, хотя на его лице все еще бегала блаженная истома от секунды созерцания сладчайшего плода, что рос в запертом для него на семь замков саду земных хозяйских наслаждений.

Когда Аристарх вышел, Платон потрогал рукой свежее клеймо на груди. Оно отозвалось горячей, сладостно-желанной болью. Скоро, через какие-то сорок восемь часов, он будет допущен не только к знаку, ранившему его сердце, но и к Ней самой — той, кого представлял схематический домик под перевернутой крышей, выжженный у него прямо над сердцем.

Экстренный слет реальных начал российского общества, известный вовне как экономический форум по дальнейшему углублению реформ, внутри круга посвященных братьев-адельфов не только назывался совершенно по-другому — Большими Овуляриями, — но и не имел ничего общего с нудной волокитой официальных съездов. Как не имел он ничего общего и с так называемыми разнузданными сессиями выездных учёб, практикуемых большинством братьев еще с молочно-комсосальских времен[48]. Никакого разврата на Овуляриях не предполагалось. И созывался такой слет отнюдь не по прихоти старших начал и даже не в силу дурацкого регламента, а по Ее непосредственному Зову, который оформлялся решением принципата тринархов с благословения божественных диархов, а до того в срочном порядке обсуждался на совместной коллегии элементальных и локапальных начал, в которую входили со стороны элементалей начальствующие над стихиями тетрархи и не подчиняющиеся им представители пятой эссенции, олеархи, а территориальные, точнее епархиальные единицы представляли номархи, епархи и приданные им териархи, а также имеющие совещательный голос декапроты, синдики[49] и прочие олигархи местного разлива, — в общем, дело обстояло серьезно — не то, что в Давосе языком трепать или съезды устраивать. Нерегулярность и непредсказуемость Зова, а также безотлагательность следования Ему вынуждали старшинства к использованию современных способов сокрытия истинных причин тайных сборищ от профанической части социума. На сей раз главные концептологи прикрыли Овулярии благотворительным флэшмоб-заплывом политической и финансовой элиты. Как бы это ни выглядело молодежно-своевольно, ничего более оригинального они придумать не сумели, не без оснований полагая при этом, что ни один конспиролог не заподозрит в купании явном купание тайное. А ситуация складывалась действительно экстренная, если не сказать, катастрофическая. В течение нескольких часов из всех скважин необозримой и нефтеносной Отчизны вместо привычного черного золота забила молочно-белая жидкость. С поступлением в коллегию первого сигнала о возникшем ЧП расширенный совет олеархов и тетрархов немедленно издал эдикт о неразглашении, прекращении добычи и переводе экспортных поставок на стратегические резервы. Ситуация осложнялась тем, что в последние годы стратегический запас, расходуемый на текущие Овулярии, не пополнялся и к настоящему празднику хранилища могли обеспечить только недельную норму. Что могло произойти при отказе от исполнения экспортных обязательств, лучше было не представлять, поэтому и совет, и коллегия, в дополнение к чрезвычайно жестким правилам, царящим в Братстве, были вынуждены лимитировать максимальное отдаление братьев от исходной земли десятью часами лета. Кому-то этого хватало за глаза, кому-то пришлось забыть о Гавайях и Огненной земле, а самые упрямые всерьез рассматривали приобретение сверхзвуковых средств доставки[50].

Но никто, ни за что и никогда не решился бы проигнорировать зов Родины. Эта обязательность, правда, касалась только адельфов, — так именовались исключительно те братья, что были выношены лоном Дающей. Они, и только они, могли при условии исполнения строго регламентированных обязательств потреблять жизненные соки вскормившего их чрева. Мать Сыра Земля, конечно, рождала их не физически, все братья когда-то были обыкновенными младенцами, произведенными на свет земными женщинами, но, чтобы стать братьями-сосунками северо-восточных персей, им нужно было родиться вторично, уже из чрева необъятной Родины, которая нежно любила своих сыновей и щедро их одаривала, но… Вот это последнее «но» и заставило собраться избранных, одаренных и возлюбленных.

Как Исида любила Осириса-Гора, так Мать Сыра Земля любит сыновей своих. Из их числа она выбирает желанного, а если не взойдет к ней никто на брачное ложе во время Овулярий, опустошатся поля, иссякнут недра, пересохнут озера и реки, погаснет небосвод, и птицы упадут на землю. Когда зовет жениха Родина, одевается в белое, цвет ее обновления, владычица двух правд. И алчущих любви ее должно быть минимум четыре по восемь, числом тридцать два, и четверица начал над ними, тетрархи мощные, рядом с тетрархами — избранные сосунки олеархи, и уже над всем Пентагоном элементов стоят тринософы, над тринософами — божественные диархи, маарха и аварх, а в стороне наблюдает за всеми началами старший расклад двуликих арканархов. А на самой вершине сияющей пирамиды никого не видно — пуст трон для профанических глаз, лишь избранным открывается сидящий на троне двух истин Кормчий молочной реки, сын и возлюбленный Той, что обнимает собой всю Пирамиду Начал. Той самой — абсолютной, дающей и отбирающей…