На место преступления выехала группа сотрудников уголовного розыска. Служебно-розыскная собака уверенно взяла след, довела проводника до троллейбусной остановки, заметалась, села и заскулила. Так в оперативной сводке у дежурного по городу появилась запись о ночном происшествии, а в отделении милиции возбудили уголовное дело по поводу ограбления гражданина Чаешвили.

Не дождавшись Лариски, Генка зло выругался. Захотелось напиться, чтобы хоть водкой залить тоску. А отчего тоска, он и сам не знал: то ли от обиды на Лариску, то ли от ощущения жизненной пустоты, которое все чаще и чаще не давало ему покоя в последнее время.

Генка понимал, что рано или поздно он опять на чем-нибудь попадется. Снова допросы, потом суд... Понимал, а покончить с такой жизнью не мог. Но ведь был же он когда-то нормальным мальчишкой! Бегал за мороженым, собирал этикетки от спичечных коробок, после войны пошел в школу... Как же все случилось?

Рос Генка Маркин в обыкновенной рабочей семье. Мать и отец работали на заводе слесарями. Первым вниз покатился отец.

Как-то весной Георгий Прокофьевич Маркин встретил бывшего сослуживца по армии — Овеченского. Вместе участвовали в войне с белофиннами. Правда, Георгий Прокофьевич всю зиму провел за рычагами боевого танка, а Аким Акимович Овеченский «ковал победу» на бригадном продовольственном складе. Овеченский этой встрече неслыханно обрадовался. Он работал заведующим совхозным магазином, и дела у него сложились так, что если он срочно не уволится, подыскав для магазина нового заведующего, то ему придется беседовать со следователем. Он предлагал директору совхоза на свое место уже несколько кандидатур, но тот, побеседовав, отказывал. Теперь Овеченский строил планы, как уговорить Маркина. Знал: фронтовика директор возьмет обязательно.

Выпивали в кафе «Ласточка». Аким Акимович щедро угощал Маркина и после каждой выпитой рюмки ввертывал нужное словечко. Он рисовал перед Георгием Прокофьевичем молочные реки и кисельные берега.

— Ты погляди на меня, Жорка, — Овеченский гордо выпятил грудь. — Сорока пяти не дают, а на самом деле мне шестой десяток. А почему? Свежий воздух! В совхозе работать — это тебе не на заводе слесарить. А мужик ты, Прокофьич, головастый, хозяйственный...

Осоловелыми глазами Маркин уставился на собеседника.

— И откуда ты, Аким, все знаешь?

— По тебе видно. К тому же ты честный работяга. Такие и нужны в торговую сеть.

— А сам ты, того, убегаешь? — Маркин погрозил пальцем.

— Обижаешь, Жора. Не убегаю, а перевожусь. На повышение иду, брат. А так бы в жизнь не сдал магазин. Тут тебе и продукты свежие за гроши, и подарки от экспедиторов... Сколько я проработал — ни сучка, ни задоринки. Честностью взял.

Выпив немало коньяка и наслушавшись умильных речей Овеченского, Георгий Прокофьевич согласился. Польстился на легкий заработок. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Он и на заводе держался особняком, ни с кем по-дружески не сходился. Когда выдавали новый инструмент, старался урвать себе получше. Хорохорился, если доставалась невыгодная работа. Решив выпить в компании, ждал, что кто-то первым заплатит. Жадность владела им. Нет, Маркин ни у кого даже копейки не взял. Он обкрадывал себя. В выходной день, когда другие ехали отдыхать за город или шли в кино, в театр, он, как сыч, сидел дома и семью никуда не пускал: жаль денег на расходы. Соседи называли его хозяйственным мужиком, но они ошибались: он был настоящим скрягой.

Став заведующим магазином, Маркин уволил продавщицу и на ее место поставил жену, связался с дельцами. У него завелись дармовые деньги. Выработалась привычка обмывать каждую сделку. В квартире появилось много ценных вещей.

Генка быстро почувствовал перемену в жизни семьи. И хотя отец и мать учили его только хорошему, мальчишка прекрасно понимал, что они лишь говорят о хорошем, а сами... Вскоре все в доме встало вверх дном. Пьянки, кутежи... Собутыльники отца научили Генку пить водку, часто давали ему деньги.

А через несколько лет наступили черные дни. Супруги Маркины были уволены из магазина с позором. Их пожалели, не отдали под суд. Георгий Прокофьевич с трудом устроился работать сторожем, а его жена — уборщицей. К тому времени оба они стали алкоголиками и вскоре продали из квартиры все, что можно было продать. Потом Георгий Прокофьевич умер от белой горячки, а жена его продолжала влачить жалкое существование.

Когда мать с отцом уволили из магазина, Генка лишился сразу всех удовольствий. «Где взять денег?» — эта мысль преследовала его постоянно. Он нашел выход — связался с преступниками. Первое ограбление пьяного сошло удачно. Второе ему простили, стараясь сделать из него честного человека. Но слишком сильным было тлетворное влияние семьи. Вскоре Генка был привлечен к уголовной ответственности, потом еще раз.

Накануне смерти отца он вышел на свободу и спустя некоторое время встретился с Овеченским. Он не знал, что этот человек — причина всех бед его семьи. Наоборот, он увидел в Акиме Акимовиче своего «благодетеля», который на первых порах поддержал его и научил, как с умом добывать большие деньги.

Овеченский за всю свою жизнь ни дня не провел по совести. В годы заката нэпа он связался с владельцем кондитерского цеха Абрамом Соколовским и поставлял ему сырье. Он постоянно отирался на Сухаревском рынке, среди преступников, слыл там своим человеком. Многих пропившихся и проигравшихся в очко он выручал в трудную минуту, за что преступники после удачного «дела» с ним щедро расплачивались. Аким подсказывал ворам, какой товар легче сбывать, где его можно добыть, и они взламывали палатки, магазины, проникали на базы и тащили все, что могли. Овеченский имел от этого прямую выгоду: он покупал у преступников «товар» за гроши и до предела вздувал цену, сбывая его как сырье Соколовскому. Осуществлял он свои сделки осторожно, чужими руками. Подыщет какого-нибудь пьяницу, растолкует, что к чему, и тот за пару литров водки выступает в роли скупщика и продавца краденого.

Ужом выскользнул Аким, когда Московский уголовный розыск всеми силами обрушился на Сухаревский рынок. Он сменил место жительства — перебрался из центра на окраину Москвы, к одинокой богобоязненной женщине, устроился экспедитором на обувную фабрику, сплел тенета, как паук, и затих.

Многие соседки завидовали Марфиному счастью. Не знали они, что статный розовощекий здоровяк Аким считает каждую копейку, истраченную женой, да еще и учит ее уму-разуму своими кулачищами. Отправится Аким на работу, а Марфа заливается горючими слезами и бьет низкие поклоны перед иконой. Но на людях она держалась с достоинством: хоть показное счастье, да ее, пусть завидуют.

Любил Овеченский в одиночестве рассматривать свое богатство. Как только жена уйдет в церковь, он — к буфету (ключи всегда держал при себе). Достанет тяжелые книги с вырезанными страницами, перевернет несколько листов и любуется на перстни с бриллиантами, кулоны червонного золота, монеты царской чеканки. В других книгах тугие пачки денег, он их пересчитывает.

Долгими часами просиживал так Аким и мечтал. О красивых женщинах, о собственном особняке. Потом закипал лютой злобой на жизнь, которая не дает развернуться, скрежетал зубами, но постепенно успокаивался, уговаривал себя тем, что придет время — и он возьмет свое. А какое время, Аким и сам толком не представлял, но надеялся...

На фабрике Овеченского уважали. Он умел ладить с окружающими, умел, если надо, работать, не отказывался ни от каких поручений, писал заметки в стенгазету, выступал на собраниях. В коллективе обувщиков он слыл настоящим активистом и передовиком производства. А однажды произошел случай, после которого Овеченского каждый раз стали избирать в президиумы собраний и даже написали о нем в «Рабочей Москве». Перед окончанием смены директор фабрики пригласил к себе в кабинет всех активистов, сообщил, что к нему поступили сигналы о хищениях, и попросил их вместе с охраной проверять рабочих и служащих в проходной.