На городском транспорте, понятное дело, Рэл сэкономила тридцать пять роков, и шла пешком ещё несколько добрых кварталов. В незнакомой местности ей казалось, что идёт целую вечность, но по сути не прошло и часа, как она вышла на центральную улицу. Та оказалась ещё шире прежних, и вся словно сияла чистотой и благородством, Рэл ещё больше ощутила свою чуждость шагая в сторонке от прохожих, почти по обочине. Она думала о матери, в Тише она не жила, та уроженка Щелоуда, еще одного крупного города, который находился намного южнее. Ей казалось сейчас это просто невозможным: Мирда и часть светского общества. Та Мирда, наверное, никогда б не стала торговать на Ниггском рынке. Она и правда испортила ей жизнь настолько? Историю своего отца она не знала, знала, что тот умер – и всё. Так что в переезде на окраину Нигги она винила себя. Она иногда думала о бабушках и дедушках, тут Рэл точно знала, что Мирде было стыдно с таким ребёнком искать у тех покровительства. А те, зная о Рэли, и не рвались помогать дочери.

У Мирды был старший брат Мирдар, и у того давно подрастали свои дети, он даже как-то приезжал проведывать их, ещё до Ахела. Рэл не сильно помнила тот день, но именно он привёз Иму. Сказал, что его дети наигрались, собака хорошая, добрая, умеет сторожить. Собака уже тогда далеко не щенок, ластилась к Рэлуи как к родной, но без денег на её содержание они бы не смогли оставить Иму. Приютов для собак не было в Мухрии, равно как и для детей. Детские дома содержали только круглых сирот, таких по стране было немного. Так что Иму оформили по всем правилам, с полной передачей владения. Мирдар, как прошлый хозяин, выплачивал ежемесячно алименты в четыреста роков на корм и уход.

В финансах Рэл не разбиралась, но по прикидкам выходило, что Мирда откладывала часть денег. Точка на рынке в чистой выручке приносила около пятнадцати тысяч роков, это с учётом поделок из дерева Ахела, и сама Рэл на заводе получал почти столько же. Сперва десять тысяч роков, но, отработав пять лет, получила прибавку аж в шесть тысяч роков – итого выходило шестнадцать. Интересоваться у матери о деньгах, куда и на что те тратились Рэл побаивалась, и лишний раз предпочитала вовсе с ней не заговаривать. У Мирды имелась привычка к неожиданным истерикам. Женщина она всегда эмоционально холодная, но её могло прорвать от сущей мелочи. Ее лицо искажалось от злости и морщины возле губ и на лбу врезались глубже на ее сухой коже. В порыве своего нервоза она начинала трясти своего ребенка, кричать, винить, а потом ещё Ахел выдавал Рэли оплеухи, что та довела мать.

С этими мыслями она дошла до административного здания, большого, высокого, этажей в одиннадцать. Вход в него украшали резные колонны, а двери оказались из тяжёлого дерева, увенчанного резьбой по краям. Ей же надо было идти на третий этаж цокольного этажа, об этом говорилось в полученном письме. Вот только далеко ей пройти не дали, дама на регистрации, одетая по форме, не пропустила, но, разобравшись, она вызвала для Рэл сопровождающего. Тот явился с опозданием, но, молча подозвав девушку рукой, пошёл обратно вниз по лестнице.

– Нет вашего размера. – Сказала ей сухая на вид преклонных лет женщина, с туго собранными волосами на затылке. – На днях будет.

– Как на днях? – опешила Рэл.

– Нормальная практика, – пожала она плечами. – Вот, держи, – она дала Рэл бумагу с указом, – заселишься по адресу, придёшь к нам опять через два дня. Ты должна была к нам каждый год ходить, а тебя почти восемь не было… ищи их, – фыркнула она. – Вот размер не тот тебе и оставили.

Рэл удивлённо поморгала, пришла в себя и, поблагодарив ради вежливости, ушла. Каждый год, оказывается. А она мучилась с этими браслетами. Они, наверное, уже вросли в её кожу, сидели так плотно, что, когда ноги отекали, края браслетов перетирали кожу. Год назад они не беспокоили ещё, но уже сдвинуть их выше или ниже не выходило, икра подросла, а ниже хрящ мешал. Иногда так чесалось под ними, что она складывала ненужный лист из блокнота и, просовывая его между ногой и металлом, чесала кожу. Немного осталось – и ей дадут большие. Она помнила, какими были эти в начале – просторные, их даже снять можно было, но нельзя, браслеты оснащали датчиком, и при снятии те отправляли сигнал. Снявшего обещали отправить в лагерь на шахты, словно особо опасного преступника. Там конвой, плохая еда и для маленького ребенка точно быстрая смерть от невыносимой, долгой физической нагрузки. Правда так Мирда говорила Рэли, а как на самом деле, она не собиралась проверять.

Здание общежития, куда её направили, выглядело убого, до него ей пришлось добираться около трёх часов, на автобус она упрямо не собирался садится, решив, что лучше побалует себя сытным хорошим ранним ужином, обед она ведь тоже пропустила. Рядом с общежитием была и столовая, в неё она и зашла. Выбрала суп свекольный на говяжьем бульоне, картофельное пюре с большой отбивной, салат из капусты с горошком, два ломтика белого хлеба, а на десерт булочку с вишней, запивать выбрала сок в литровой бутылочке, решив, что оставит половину на завтра. Все это добро вышло в триста сорок роков, дороговато, но Рэли ничуть не огорчилась, наоборот – воодушевилась, обрадовалась, выбрала самый дальний столик и, смакуя, принялась прихлёбывать наваристый суп. Наелась она до отвала и булочку оставила на утро, завернула в три салфетки бумажные, положила в худую сумку и, поблагодарив двух дородных тётушек в фартуках, вышла в приподнятом настроении из столовой.

Получив у вахтёрши по выданному направлению ключ и поднимаясь по лестнице на пятый, последний этаж, Рэл переживала. Пару дней ей придётся жить тут, в чуждой для неё обстановке, без привычных людей в окружении. Не то, чтобы мать с отчимом или работники завода ей были безмерно дороги, но она точно знала, что они не навредят ей. Вахтёрша Зиля Вардаровна, крепкая женщина пенсионного возраста в засаленном форменном переднике, смотрела на неё слишком пристально, слишком колко. В её взгляде были вопрос и осуждение, брезгливость и жалость. Почему? Неужели её предупредили, что Рэли не такая? Или она сама догадалась? Общежитие частично приватизированное, но все ещё являлось государственным. У заводов и предприятий были льготы на командировочные, и те через администрацию могли получить ключ от комнаты, благо крохотные однушки имели свои такие же крохотные туалеты с душевыми. А вот уже кухня у всех была общей. Но Рэл всё равно не собиралась что-то готовить – сок и пирожок в сумке есть. Хорошо бы, конечно, чай купить и пряников, только вот чайник нужно просить у соседей, так что лучше ходить в столовую. Это она сегодня с голода наелась как в праздник, а завтра планировала зайти в продуктовый, взять что-нибудь на перекус сладкого, литр молока, а в столовой горячего супа с хлебом. В такую промозглую погоду хотелось горячей еды, пакет с яблоками так и остался полным.

Свернув в левое крыло, через пустую, тускло освещённую кухню она направилась к оббитой тонким кожзамом, с вылезшей из дырок пенной подкладкой двери, на которой покосилась прибитая табличка с номером. Ключу что-то определённо мешало: сопя от усердия и дёргая ручку, она пыталась прокрутить его в замке – ничего не выходило. А под конец, когда лоб уже вспрел под шапкой, дверь резко распахнулась.

– Простите, – с запинкой от удивления и стыда сказала она, – я думала, что… у меня ключ с номером сорок один.

– Да, это сорок первая, – согласилась девушка, – заходи, – бросила она через плечо, уходя вглубь.

– Я думала… – Всё ещё в растерянности Рэли шагнула вперёд, закрывая за собой дверь. Ключ был вставлен изнутри, и именно из-за него не получалось открыть дверь.

– На ключ закрой. – Молодая девушка, чуть старше Рэли, а может, так казалось, сидела с ногами в кресле и с любопытством наблюдала. – Меня Клима зовут.

– Меня Рэл. – Она мешкалась разуваться, топталась на половой тряпке, кинутой у входа вместо коврика.

На какое-то время комната замерла, Рэл не знала, как ей быть, в её голове крутилось много вопросов, только задавать их она не решалась, а Кли всё продолжала пристально наблюдать.