В дни, холодные, как этот, когда за стенами подвывает страшный ветер, а ветки алычи скрипят об окно, Рэли становилось по-особенному тяжело. Иногда, когда она подолгу находилась наедине с мыслью о том, что родилась зря, эмоции внутри вставали комом, мешая дышать и говорить. А если говорить приходилось, то весь день выплёвывая слова через спазмы, к концу дня горло саднило, как при простуде. Вот только болеть ей нельзя: когда она кашляла или шмыгала носом, её понукали и всё равно отправляли на завод. Работала она в убойном цеху с восьми лет, в том, где с конвейеров сходили охлаждённые или замороженные тушки птиц. Также с этого предприятия в магазины отправлялись суповые куриные наборы, фарш и полуфабрикаты из остатков куриного мяса и, конечно, индюшки. Она ненавидела те звуки, которые издавали индюки, поэтому их убивать ей оказалось немного проще. Отрубила голову, тело повесила на крюк конвейера, а голову отдельно – на движущуюся ленту. В конце рабочего дня вонь птичьего дерьма и тухлой крови стоял в носу, и, казалось, даже после горячего душа её преследовали эти запахи.

Взгляд Рэл блуждал по крепкой сетке, сквозь неё виднелись старые пути. По ним, сколько она помнила, перегоняли вагоны, гружённые свежим и мороженым мясом, в соседние города и столицу. Проеденный временем кирпичный забор был буквально в десяти метрах, но единственный переход, где кончалась сетка, ещё даже не виднелся. Вдоль путей она ходила пешком каждый день лет с восьми, а может, и с семи, она точно не помнила, исполнился ли ей тогда восьмой год. Завод находился загородом, а жилище Рэл – совсем в глуши, рядом с холмом, путь через который лежал на горный хребет. Плато, на котором стоял город, начинало вздыбливаться в скалистые горы так кручёно, что кружилась голова, если резко взглянуть наверх. Но на другую сторону хребта ходить всё равно нельзя: там начиналась граница другого государства.

Завод гудел, и этот звук баюкал её каждую ночь. Соседей у неё не было, и за километр от завода гул был единственным громким звуком. Ночные птицы, лай старой Имы, порой дикие шакалы кричали, но в основном шумел завод. Этот гул впитывался в её сознание и уносил в густую дрёму, а затем в сон. Мать Мирда, конечно, жаловалась, что её неспокойному сну только мешали посторонние звуки, но женщина, впрочем, всегда казалась чем-то недовольной.

Взгляд Рэли вновь устремился за сетку: «Вот бы…» – мечты о возможности сократить путь всегда посещали её, но сетка была под напряжением, и сверху тянулась колючая проволока. Кирпичный забор завода плотно оплетал крепкий многолетний плющ. Вот по нему бы она перебиралась, а там дальше на пристройку склада по пожарной лестнице, и всё – она на работе. Сколько это? Десять минут от силы. А Рэли приходилось ходить все сорок. Там переход, а дальше ещё до входной калитки, где бугай-охранник вечно лазил по её карманам. Что он там пытался найти? Ничего, наверное, просто щупал девчонку. А что её щупать? За ребра торчащие и за костлявый зад? Кто знает этого Фильшу, мужиком он казался девочке неприятным и непонятным. С Рэли-то не любили говорить, прикасаться к ней тем более, а тот мял её каждый день. После девушка держала путь до логистики, а это, считай, обратно, через весь завод, и там, где стояли вагоны, к сарайчику. В нём была её форма, а ещё свой чайник и, кроме туалета, имелся душ.

Конечно, постройка из самана, обколоченная поломанными деревянными поддонами, не была её собственной, она же не единственная на бойнице стояла. Был там старый Тахен, он родился глухонемым, и Семека, она совсем плоха, вечные тики мучили женщину. Она ходила в синяках и шишках, пару раз ломала себе руку, но всё равно приходила на смену и как-то справлялась; плакала, ругалась, но работу делала. Тахен и Семека, они ей уже как родные, семь лет вместе в смене. Был ещё Кемиш, но он умер полгода назад от туберкулёза, теперь искали замену. Планы росли, а втроём их выполнить не по силам, из-за этого в том месяце их оштрафовали на пятьсот роков. А вина-то чья? Где справедливость? Хотя Рэли только слышала такое слово, «справедливость», даже значение знала, а в жизни, вот, на примере, ни разу не встречала.

Ей до конца года велели приехать в столицу, письмо пришло. Только как же она приедет? Кемиш умер, с работы не отпустят. Вот и приходилось заливать раны от браслетов зелёнкой – больше нечем – и терпеть. Те ей малы стали ещё год назад, и она очень ждал, когда же можно будет их поменять. Семека сказала, что если раны загноятся, то это гангрена, и ноги отрежут. Рэли нужны ноги, очень. Её так напугали слова Семеки, что она попытался их забыть, но порой они всплывали у неё в голове.

– Слышал новости?

– Чо там, Шам?

– Грязные тархи. – Это грузчики переговаривались в курилке, та стояла рядом с саманной постройкой. – Чот зашевелились. – голоса у них громкие, грубые, Рэл часто узнавала последние новости от них.

– И чо?

– Стрёмно это.

– Чо это?

– Ой, Клохий, ты опять под синькой…

Газет Мирда не выписывала, да и не ходила почта до них, только до завода. Там и выдали Рэли письмо с повесткой – явиться за новыми браслетами. Отчим, когда узнал, что она должна уехать, впервые за долгое время ни разу ее не тронул, не было за эти дни ни одной привычной затрещины и оплеухи.

Мужчина на самом деле надеялся, что его воспитание сделает девочку лучше, но не помогало. Выросла не пойми какой, одно радовало – государство помогло, рабочее место выделило. Правда, этим местом Рэл должна была воспользоваться в шестнадцать лет, а до этой поры учиться. Ахел с Мирдой пытались её отдать в вечернюю школу, но кому нужна ненормальная девчонка? Их народ простой, и чужаков, как Рэли, люди сторонились. С другими детьми такого выродка не посадить, родители против будут, мало ли чему она может научить? Вдруг переманит на свою тёмную сторону, сделает из их честных детей таких же. В церковь их тоже не пускали. Вот и ходила Рэл, почти каждый день на завод…

Бойница располагалась у примыкающего загона, где вываливали битком кур в клетки. Их привозили на грузовиках с трёх ферм: одна была рядом с заводом, а прочие находились в соседнем городке Новак. Собственно, до столицы Тишины маршрут от Нигги был в два города, автобус шел через Новак, затем Элдерж и дальше прямиком до Тишины. Рэли мысленно прокладывала свой путь, так как Семека её сегодня порадовала хорошими новостями.

– Слышала, что в отдел кадров приходил кто-то… кроп-поп-поп, – речь женщины всегда прерывалась на рандомные выкрики, порой она могла засадить себе кулаком по голове или в грудь. – Завтра на стажировку… куууу-кууу… Придёт, и тебе отпускные дадут, если того возьмут…

Отпускных у Рэли накопилось за восемь лет немало, за каждый год по четырнадцать дней, итого сто двенадцать. Но ей столько не надо. Она не знала, на сколько затянется эта процедура, так что собиралась взять только неделю выходных. У неё так-то и выходной был один, через три рабочих, в этот день она пыталась учиться, книги читала, задачки решала, но и по дому что-то делала. Если погода хорошая была, то с книжкой убегала по холму вверх, где совсем тихий ручеёк – в пальца два толщиной – пробивался сквозь каменную породу. Пару яблок по карманам, и дома её можно было не ждать до ужина, весь день сидела там. Вот в зиму тяжко – холод пробирал до костей, перешитое старое пальто Мирды её не грело, только движения сковывало. Приходилось дома сидеть, тогда не поучиться, Ахел все мозги выклёвывал. Ругать он был мастер, попрекал, гнобил, тыкал, иногда такую затрещину мог вписать, что звёздочки перед глазами плясали, благо после оплеухи он переставал гундеть.

Работа шла сегодня ладно, а к концу вечера к ним привели Сусика. Тот косил на глаз, но казался весёлым. Они с Семекой ему стали показывать и рассказывать, что да как, тот оказался не тупой и быстро все схватывал.

– Рэля, – охнул Сусик вешая тушку на крюк, – ты бракованная!