— Да, именно так. — Я пожала плечами, разглядывая танцующих вокруг. — Все хорошо, просто много дел. Твоя жена — настоящая красавица.

Рука на моей спине напряглась.

— И что это значит?

— Это значит, что у тебя прекрасная жена. — Точка, такая жирная, что можно было пощупать пальцами. — Ничего более.

Я все-таки повернула голову и посмотрела в серые глаза, опушенные темными ресницами, и губы его сжались, когда и Ростислав наконец увидел мое лицо… В меня вдруг ударило хлесткой пощечиной осознание того, что теперь, вот именно теперь, став женой Лукьянчикова, я окончательно и бесповоротно отрезала себе путь к тому, что — вмешался внутренний голос — и так не могло случиться.

— Поздравляю тебя с замужеством, — сказал Ростислав, и эти слова вдруг прозвучали почти издевкой в моих ушах. — Надеюсь, ты счастлива.

Я не смогла ничего выдавить из себя в ответ, а он не проронил больше ни слова, а когда музыка закончилась, просто отпустил меня и направился к своему столу. Я неуверенно поплелась к своему.

Мы с Костей вернулись домой к полуночи. Я приняла душ первой и забралась в постель, сворачиваясь клубком и изо всех сил стараясь притвориться спящей, пока из ванной не вернулся мой муж.

Я услышала шаги, а потом Костя лег рядом, придвинулся ближе и запустил руку под одеяло, чтобы обнять меня и подтянуть к себе. От него, как обычно, пахло сигаретами, и неожиданно меня затошнило от этого запаха, от прикосновений, от ощущения прижимающегося к моему чужого тела…

Надеюсь, ты счастлива.

Я вывернулась из объятий и развернулась к Косте лицом, чтобы видеть его глаза.

— Костя, ты можешь сказать, почему мне изменял?

Его лицо отразило безошибочно даже в темноте распознаваемые удивление, злость, холодную решимость…

— С чего ты вдруг вспомнила? Это твой Макаров так на тебя подействовал?

— Макаров здесь ни при чем. — Но он, ясное дело, не поверил. — Ты можешь сказать или нет?

Я все смотрела в его угловатое лицо и все ждала чего-то, но Костя только сжал губы и отвернулся от меня.

— Лучше спи.

— Значит, не скажешь.

— Не скажу.

Что-то поднялось во мне удушливой и жаркой приливной волной в ответ на его слова, мои руки, лежащие у лица, сами собой сжались в кулаки, и слова сорвались с губ яростным шепотом, так хорошо различимым во тьме:

— Я спала с Макаровым.

Костя тут же развернулся ко мне, но теперь уже я отвернулась и выпрямилась твердой и безразличной ко всему доской, и сжала зубы и зажмурилась, как будто это помогло бы мне не слышать.

— Ты врешь мне, да? — Его шепот был похож на шип. — Ты бы не стала спать с женатым мужиком, ты снова врешь мне, Юся, ты, черт тебя дери, мне снова…

— Не вру. — Я тоже шипела. — Я ничего не выдумала. Все было.

— И когда? Когда я уезжал на Новый Порт, тоже было? Скажи мне!..

Костя попытался развернуть меня к себе, но слишком сильно впился пальцами в плечо, и я вскрикнула от боли. Его руки тут же разжались и отпустили меня, и некоторое время в темноте было слышно только мое тяжелое дыхание да тиканье механических часов на тумбочке у кровати.

— Спокойной ночи, Костя, — наконец сказала я очень ласково, хотя внутренности грозились разорваться на части вместе с душой. — Приятных снов.

Он ничего не ответил.

Мы почти не разговаривали с Лукьянчиковым до самого его отъезда на Новый Порт. Не пытались мириться даже после ночей, в которых неизменно сдавались друг другу — и я ненавидела его за это еще больше, потому что справиться с тем, что он зажигал во мне, не могла.

Но даже после экстаза, в котором и он, и я сгорали, как спички, дочерна, даже после того, как, проснувшись утром, обнаруживали, что спим, обнявшись и прижавшись друг к другу — нет, теперь мы не говорили.

То странное чудовище, что пробудили во мне простые слова Ростислава Макарова, выбралось на свет из тьмы, куда я его так упорно все это время загоняла, и теперь требовало еды.

И я кормила его. Злостью. Желанием отомстить. Нежеланием признаться, что я на самом деле соврала и все придумала. Ложью, которая так быстро обросла подробностями и фактами — я и не подозревала, что могу так холодно врать своему мужу в глаза, рассказывая о том, чего никогда не было.

Я задыхалась от молчания, которым Костя встречал эту ложь. Мне хотелось, чтобы он сорвался, заорал, признался мне наконец, сказал, что хоть капельку, но все-таки сожалеет о том, что делал — но он молчал, и от этого молчания в доме висела ужасная тяжелая тишина.

Меня спасала от нее только работа.

Работа… и Ростислав.

Уже в понедельник после свадьбы Ростислав вызвал меня к себе и извинился. За что — не сказал, но у меня была догадка, и она наполняла меня трепетом и заставляла не опускать глаза, когда его взгляд встречался с моим.

Все стало как будто бы как раньше. Мы по-прежнему задерживались вместе допоздна и работали вдвоем, я позволяла себе чашку кофе в его кабинете, обсуждение отвлеченных тем в перерыве между работой с документами, улыбку в ответ на «Юстина Борисовна, похоже, сегодня не в духе», которое из его уст звучало, как комплимент…

Нет, я не хотела возвращаться в молчание и темноту, не хотела лежать в постели и думать. С Ростиславом эти мысли отступали на второй план.

Я смогла продержаться так два месяца, три, полгода… или мне казалось, что я держусь, потому что одежда стала вдруг как-то странно на мне висеть, и по возвращении с работы мне все чаще не хотелось есть, а хотелось только спать, а после первой неудачной беременности и больницы это желание стало постоянным, навязчивым, главным…

В больнице, прижавшись к Косте, я бормотала все, что приходило в голову, только чтобы заглушить наполняющее меня чувство пустоты и осознания того, что у меня действительно мог бы быть от Лукьянчикова ребенок — и уже не будет. Я плохо помнила и то, что говорил мне сам Костя: воспоминания пришли потом, намного позже, когда я смогла себе позволить вернуться в тот день и прожить его снова.

Но я помнила молчание женщин вокруг.

Образ маленькой смеющейся девочки, вдруг представший перед моими глазами.

Мне казалось, будь у меня ребенок, я бы забыла о ссорах, изменах и обо всем на свете. Мне казалось, стань я мамой, и все проблемы сразу же отошли бы на второй план.

Мне казалось.

В тот день я пришла домой рано — разболелась голова, мысли разбегались, и оставаться в кабинете, чтобы просто посидеть, послушать тишину, я не стала. Приняла душ и забралась на кровать рядом с Костей, который смотрел какой-то боевик по телевизору. Включила ноутбук и принялась листать новости в тишине, нарушаемой диалогами и выстрелами, пытаясь заставить себя заинтересоваться хоть одной статьей… и я знала Лукьянчикова слишком хорошо, чтобы хоть на мгновение позволить себе подумать о том, что он ничего мне не скажет.

— Сегодня ты рано, — проговорил он, выключая телевизор, когда фильм закончился. — Что, у Макарова в понедельник по расписанию своя жена, а не чужая?

— Отстань, — сказала я, закрывая ноутбук. Комната погрузилась в темноту; я поставила ноутбук на тумбочку у кровати и забралась под одеяло, отвернувшись от Кости и отодвинувшись от него как можно дальше, насколько позволяла наша небольших размеров кровать. — Я устала. Спокойной ночи.

— Потерпи меня еще немного, Юсенька, — сказал он очень ласково. — Зато потом на целый месяц останешься одна. Отдохнешь. Уверен, в мое отсутствие расписание твой Макаров перекроит.

— Спасибо за мысль, Костя, — процедила я. — Мы обязательно обсудим ее с Ростиславом завтра. Приду, кстати, поздно. Не жди.

— Ты, главное, предохраняйся, — заговорил он после паузы, и обычно мягкий голос его сейчас был похож на скрежет железа по другому железу. — Ну или сразу сделай аборт, если забеременеешь, чтобы до моего приезда уже…

В глазах у меня потемнело, я размахнулась и со всей силы ударила Костю по лицу. Он перехватил мою руку, потянул меня к себе, а потом прижал свои телом к кровати, пока я вырывалась и орала, что ненавижу его и что разведусь с ним, когда он вернется обратно, и пусть он валит на все четыре стороны, как я и предлагала ему в самый первый раз!