Тогда Иосиф ведет туда жителей и оным землю разделяет. Рожденная из речныя тины и толь долго водами Нила покровенная, земля сия производит с удивительною скоростию семена, ей вверенные. Когда украшается она зеленью, цветами, богатою жатвою, удрученными плодом своим древами, тогда пастырские хижины и грады воздвизаются. Как делатель прекрасного сада зрит довольным оком на растущие древеса, рукою своею насажденные, наслаждается первою их сению и, окруженный ближними своими, восхищается тою приятною мыслию, что скоро соберет плоды своего дела, — тако Иосиф обтекает сию веселую страну; весь Египет с своими сокровищами, от самого Мемфиса до Ниловых порогов, не представлял ему толь пленяющего зрелища. Ангел, над морем поставленный, веселится на сих цветущих берегах, тамо забывает он бури и кораблекрушения; океан почитает поля сии, и ходатай Египта, летая в сих местах, чудится сему виду и радуется о деле своем. Когда Иосиф устремил очи свои на единое место, красотою своею пленяющее и которое предоставлял он царю, не предвидя блаженную оного судьбину, тот да восхищен он стал согласным шумом, произведенным беседою двух ангелов; не ведает он, эхо ли произносит глас сей неизвестный, зефиры ли составляют оного приятность или из уст бессмертных сей божественный глас исходит. Исполненный сим волшебным звуком, идет он ко вратам Мемфиса полевые собрати сокровища. От самых камней ефиопских до брега морского виден был долгий ряд колесниц, везущих к стопам его богатство.
Среди сих упражнений возобновляются в сердце его неразлучные с ним чувствования. Не видя еще посланного им раба в дом отца его, предается он жесточайшему страху; не чает быти в живых Иакова и Селиму и мнит, что смерти их ему не смеют возвестити. «О ты, — возопил он тогда, — ты, который здесь остановил стопы моя в то время, как шел я обняти дражайших мне людей или воздати им последний долг мой, не ропщу я о том, но дай ты мне силу к пренесению толикия скорби!» Часто вопрошает он себя, не похищен ли от него и юнейший брат его; образ Вениамина предстоит очам его, и кажется ему зрети еще братнее дружество, впечатленное на устах его. Иногда мыслит он, что, рожденный с ним от возлюбленной Иакова супруги, подвержен может быть и он равной с ним судьбине, что братия его не терпели в нем крови Иосифа, что отдалили они его от родительского дому и повергли в рабскую неволю. Наконец толикое его смятение разгоняется подозрением, которое, сколь он ни отвергает, рождается в нем паче: чает он, что братия его, продолжая к нему злобу свою и страшася, чтоб их не открылись злодеяния, удалили раба его от очей Иакова и, может быть, оковами его обременили. Тогда он упрекает себя в том, что один из смертных от него становится несчастен; он слезы о нем проливает, свое воспоминает рабство; хотя и желает он другого из рабов своих послати в дом отца своего, но сие желание истребляет, и когда знатные вельможи презирают кровь людей, им подчиненных, и целый иногда народ приносят неправедным страстям своим на жертву, он того не помышляет, чтоб сан его и дражайшие природы чувствования давали ему право жертвовать последним из всех смертных.
Между тем, народные несчастия, занимая чувствительность сердца его, затворили от него некиим образом вид собственных его бедствий. Житницы наполненны были хлебом, и земля зрелась дарами своими покровенная, когда, подобна военным предприятиям, рождающимся в царских чертогах, в то время как спокойный земледелец чает делати землю свою для самого себя, наставала та страшная казнь, которой приближения ласкающий себя народ еще не ожидал.
Ангел, посланный превечным казнити народы, слетает с кругов небесных. Рек он, и потряслася земля, и возмутился океан. Внезапу восстают в степях ливийских страшные вихри, носящие во мрачных недрах своих бесплодие и знойный прах, и когда горящее их дыхание иссушает Египет, сами они тогда отдаляют облака, собравшиеся над Абиссиниею. В пространных воздушных полях сражение творится. Прежде противостают полуденные ветры; облака, гонимые двумя сопротивными силами, биются друг о друга, тысящи молний их объемлют, и вдруг слышны стали в едино время гремящие вихри, гром и Ниловы пороги; соседственный с Ефиопиею поселянин, приобыкший к шуму водных источников, от сего страшного звука ужасается. Наконец ливийские ветры торжествуют; отреваются облака и, как бы в бездну вод низверженные, сокрываются они от горизонта. Обманчивая ясность царствует в неизмеримом небес пространстве. Ангел Египта зрит побегшие облака со всеми сокровищи государства сего; ни едина завеса небесных кругов от него не сокрывает, но сие пленяющее зрелище не может утешити его о готовящейся казни. Он обращает очи свои на исходище Нилово, и, вместо того что в сие время он, небесными увеличенный водами, должен был стремиться с необычною быстриною и побеждати горы, стал он иссыхати постепенно и наконец тещи подобно потоку, слабое журчание произносящему и коего слабое течение легким препятствием прекратитися может. Уже рев водных порогов утишается, кажутся они отреянными и гремящими вдали; эхо умолкает; наконец скрываются воды, и в сих шумных местах царствует глубокое молчание. Птицы и лютые звери, коих водный шум исполнял страхом, ныне сею тишиною стали устрашенны. Жители соседних пастырских хижин исходят со страхом из сеней своих; от виду сих нагих и знойных камней ужасом они исполняются; казнь, им грозящая, представилась их мыслям, и глад казался им под образом страшного призрака, сложенного из единых костей, сходящего с высоты сих камней, откуда прежде текло изобилие.
Когда они предчувствовали казнь сию, весь Египет, погруженный в веселии, наслаждался тогда последними приятностями плодородия. Нил исполнял еще свои пределы, и уменьшение вод его было тихо и непроницаемо. Но узрев убывание оных вместо разлития из брегов своих, целое государство таковым же объемлется смущением. С обеих стран и во всем реки пространстве брег исполнен был множеством людей, кои, устремляя на исчезающую воду мрачные и угасшие очеса свои, возмущаясь духом, слезы проливали. Между тем, тщетно поля ожидают вод, их удобряющих; уже увяли нежные цветы, травы, сильнейшие оных, потупляя унылые верхи свои, кажутся умоляти Нил в самое то время, как кедры и пальмовые древа, покрытые еще своим листвием, казались хотящими презрить сию страшную казнь; но наконец, подобны зданиям, возвышенным рукою человека для потомства, кои, одолея несколько веков, равно как и воздвигнувшая их рука, уступают хищению времени, сии гордые леса теряют всю красоту свою; листвия, коими они вечно украшались, увядают, упадают и обнажают мертвый пень и неплодные лозы. Земля не совсем еще лишилась зеленого дерна, на брегах видны еще были некие оного следы; но скоро все разрушается, и всеобщая наступает гибель. Можно бы помыслить, что неисчетные прузи пожрали все до последнего корня или пламень алчного пожара обнял всю сию страну. Весна и осень, кои, держа за руки друг друга, в сих прекрасных местах поставили престол свой, казались оные оставити навек: лето, окруженное губительными огнями, учреждает тут свое владычество. Нет более сени от солнечного жару; земля зноем пожирается, дыхание зефира огненно, и зажженный Нил ни единого свежего пара не испускает. Поселянин, стенящий и согбенный, собирает плоды, упадшие с древес, дражайший и последний дар, который прежде собирал он с цветущих ветвей. Потом взирает он со страхом на поля опустошенные, устремляется делати оные; не смея более вверити семя поверхности земной, раздирает он ее и обращает в надежде более плодородия обрести в ее недрах; он орошает ее и потом и слезами и идет черпати воду, которая прежде туда текла сама собою; не приобыкшая к таковым трудам, печальная супруга оные с ним разделяет, когда, не зная будущего, счастливые их младенцы окрест их играют и соединенными своими руками слабо направляют заступ в землю неблагодарную; мать взирает на них с усмешкою, смешанною с печалию, а отец, в уныние поверженный, работу свою усугубляет; но тщетные труды! Природа отвергает вспоможение искусства; Ниловы воды лишили их плодоносия, и пот человека не может удобрить омертвевшую землю; если же иногда некая слабая трава из пашни изникает, вдруг при очах же земледельца пламень солнечный пожигает оную. Он плачет, зря надежду свою уничтоженну, и, привлеченный жити в недействии, тем паче о своем несчастии размышляет.
