Того, сударыня, кто басни написал,

Сказав, что автор их природе подражал;

Но больше похвалой своею научили,

Как надобно писать,

Когда хотеть природе подражать.

Это не только светская любезность, но и своего рода принципиальная программа Хемницера.

Сохранилось предание, что Хемницер был увлечен М. А. Дьяковой, умной и красивой девушкой, не зная, что она уже обвенчана с Н. А. Львовым, втайне от родителей и даже друзей, так как ее брак встречал сопротивление со стороны родителей. Лишь несколько лет спустя их семейные узы получили огласку. Хемницер якобы даже сделал предложение Марии Алексеевне, которое, естественно, было отвергнуто. Не исключено поэтому, что отъезд в далекую Смирну на должность консула мог быть связан с личными переживаниями Хемницера, расстроенного полученным отказом. Тем не менее отношение к М. А. Дьяковой и своему лучшему приятелю Н. А. Львову оставалось у него до конца жизни самым дружеским и сердечным^[1].

Чудаковатый, неприспособленный к практической жизни, полностью поглощенный научными и литературными интересами — таким предстает перед нами Хемницер в воспоминаниях и письмах его друзей. В автоэпитафии «Надгробная на меня самого» Хемницер как бы подытоживает свой жизненный путь. Он гордится тем, что путь этот был трудным, но честным, что, идя по нему, он избегал «подлости» и «убегал» знатных и богатых. Достоинство человека, утверждает баснописец, не в чинах и богатстве, а в его высоких духовных и моральных качествах:

Не мни, прохожий, ты читать: «Сей человек

Богат и знатен прожил век».

Нет, этого со мной, прохожий, не бывало,

А всё то от меня далёко убегало,

Затем что сам того иметь я не желал

И подлости всегда и знатных убегал.

В другой эпитафии Хемницер так определил свое положение в обществе, итог своей жизни:

Жив честным образом, он весь свой век трудился,

Но умер так же наг, как был, когда родился.

При жизни Хемницера басни его вышли двумя изданиями: в 1779 году и перед отъездом поэта в Смирну, в 1782 году (также анонимно). Выход книги басен отнюдь не облегчил материального положения Хемницера. Литература в те времена не являлась средством заработка. Писать стихи и издавать книги могли лишь люди состоятельные, печатавшие их за свой счет или на средства мецената. Золотая табакерка или бриллиантовый перстень, пожалованный царицей или сиятельным меценатом, — вот награда, на которую в лучшем случае мог рассчитывать литератор. А баснописец, да еще сатирик, нередко предпочитал оставаться «анонимом», как Хемницер, во избежание неприятностей.

После ухода из Горного училища (в 1781 году) вопрос о службе встал перед баснописцем как самая острая необходимость. Однако сколько-нибудь подходящего места не находилось. То ли в этом виноваты были обстоятельства, то ли сам Хемницер с его непрактичностью и нежеланием склоняться в три погибели перед важными вельможами и начальниками, — но положение его становилось безвыходным.

В начале 1782 года друзьям наконец удалось найти для него место. Правда, совершенно чуждое интересам и навыкам писателя, но тем не менее сулившее некоторые выгоды. В турецком городе Смирне царское правительство после побед над Турцией пожелало учредить генеральное консульство, которое способствовало бы развитию торговли с азиатским материком. С помощью связей Н. А. Львова удалось на должность генерального консула определить Хемницера.

Разлука с друзьями и родиной, нездоровый климат Смирны, неприязненное отношение турецкого правительства к России, неподготовленность к подобного рода службе делали для Хемницера новую должность мало привлекательной. Но выхода не было. Призрачная надежда скопитъ на чужбине скромные средства для помощи семье, по-видимому, решила его судьбу.

По тем временам путь в Смирну был труден и долог. Сначала надо было добраться на лошадях до Херсона, а оттуда, уже морем, ехать до Константинополя. Только в сентябре 1782 года Хемницер прибыл к месту своего назначения. С самого начала пришлось потратить почти все наличные деньги на наем дома для консульства, на подарки, прислугу, а обещанные от казны суммы упорно не приходили. Так что вместо материального благосостояния, манившего его в Смирну, Хемницер вынужден был хлопотать о присылке ему хотя бы самых скромных средств на расходы. «Ты же знаешь, — писал он Н. Львову, — что я не расточителен. Подарки, янычара и вся визитная история из моих родных денежек шло. Что-то впредь будет, а теперь радости, право, немного».^[1]

В далекой Смирне, с ее разноплеменным населением, чуждыми нравами, недружелюбием турецких властей, Хемницер чувствует себя особенно одиноким и бесприютным. В его письмах к Львову звучит порой отчаяние: «Представь, — обращается он к своему другу, — ...когда из християнской, то есть нравственной земли, оставя друзей, родных, отечество, вдруг увидит себя человек посреди неизвестной ему земли, обитаемой, говорят, людьми, которых не находит, один, без друга, без родного; должен вступить в новую и никогда ему известной не бывшую перспективу должности и дел. Скажешь не раз: где я? и что я? скажите мне кто-нибудь! Никто не отвечает. А если какой-нибудь голос где и отдастся, так этот голос такой, от которого больше с дороги сбиться, нежели по настоящей путь свой продолжать можно. Снести боль, когда она есть, не охнув ни разу, кажется и ты не потребуешь, даром что ты на бумаге превеликий моралист-стоик».^[2]

Хемницер честно и рачительно выполнял свои обязанности консула и стремился расширить деловые связи между Россией и Турцией. Со своей всегдашней моральной щепетильностью он отнюдь не использовал те возможности к обогащению, которые давала ему должность. Пребывание Хемницера в Смирне совпало с обострением русско-турецких отношений после присоединения к России Крыма. Положение русского консула в этих условиях становилось небезопасным. В письме от 2 июля 1783 года Хемницер прямо писал Львову в ответ на его беспокойные вопросы: «Не очень у нас смирно, говорят у вас? И у нас то же говорят. Убежища мне искать? Хорошо, если успею. Здесь, между прочим, все, будучи беспокойными слухами заняты, успели меня уже иные турками повесить, другие в части изрубить, и как кому рассудилось».^[3] Вдобавок ко всему этому моровая язва, свирепствовавшая в Малой Азии, коснулась и Смирны, что создавало еще более напряженную и мрачную атмосферу.

Неблагоприятный климат Смирны способствовал тяжелой болезни, которая вскоре привела к гибели баснописца. Единственная надежда, поддерживавшая в это время Хемницера, — надежда на возвращение в Россию, к друзьям, к литературе. Однако ей не суждено было сбыться.

«Словом, и прямо тебе сказать, — писал он Львову, — кроме отечества и самого Петербурга для меня несть спасения... Теперь потяну еще, пока сможется. Хлеб мой насущный, я знаю, будет очень маленькими ломтями резан, да была бы только душа сытяе...»^[1] Это было последнее письмо. «Потянуть» долго Хемницеру не пришлось. 20 марта (ст. ст.) 1784 года он умер. По словам одного из биографов (Д. Бантыш-Каменского), останки Хемницера были привезены в Россию и похоронены в Николаеве. Незадолго до смерти баснописец был избран в члены Российской академии.

После смерти Хемницера его друзья — Н. А. Львов и В. В. Капнист — отобрали в сохранившихся бумагах поэта ряд басен и вместе с уже ранее напечатанными им самим издали их в 1799 году под названием «Басни и сказки И. И. Хемницера, в трех частях».