«Зайду-ка, думает Барзуй, не спроста птичка резвится!»

И вошел в землянку.

А в землянке у стола, поднялся, не скажешь, старик, но по одежде, в такое не одна сотня лет назад наряжались брахманы.

И с первого слова о травке:

«Вижу царская печать в твоих глазах, сказал Барзуй, не знаешь ли, где и как достать травку-бессмертник?»

А брахман на него посмотрел, словно б на ладонь себе поставил — был это сам мудрейший Бидпай:

«Есть она, эта травка, сказал Бидпай, только глупые вы все вместе, ищете ее в земле, а она, вот она где».

И протянул руку, снял с полки книгу, — переплет, нынче таких не делают.

«Без года две сотни лет, сказал брахман, а составил я эту книгу по древней памяти для царя Дадшелима: «Пан—чатантра». Бери ее и вези к своему царю — вот она, ты нашел бессмертную травку».

Барзуй ухватил книгу: Панчатантра! — пятикнижие — мудрость о зверях и человеке. Да в свою Персию без оглядки.

То-то царя удивит. А какая еще награда — бессмертник в руках.

ПОВЕСТЬ О ДВУХ ЗВЕРЯХ

I СТЕФАНИТ И ИХНЕЛАТ

Два друга: Стефанит и Ихнелат. «Увенчанный» и «Следящий». Такое было человеческое имя этой звериной породы, в Бестиариях не упоминаемой. Оба занимали высокое место при Льве: стоять у дверей царя. И носили двусмысленное звание: «почетные советники». Царь, после смерти царицы, в своем мрачном одиночестве запутанный в живой сети зверей, по преимуществу сплетающихся обезьян, не замечал своих избранных советников. «Первые мудрецы» и «почетные советники» — громкое имя, и это как писатели, сохраняющие в истории имена, но не читаемые за исключением ученых и чудаков: Мильтон, Данте, Оссиан, прибавлю Рабле. Делать они ничего не умели, они собирают мысли и складывают слова, и жизнь их была «лотерейная» или просто сказать, были они нищие: Стефанит и Ихнелат.

— Ты! первый мудрец! Стефанит! И ты поверил: одной ногой ты спускался в подвал.

«Но разве ты не слышишь: воет сирена».

— Сирена! Протри глаза и открой уши: ревет бык.

«Да, конечно, бык».

— У тебя найдется огарок? Вот спички.

«Электричество вдруг погасло. Одному сидеть в потемках...»

— А что творится там, во дворце! Я остался один у дверей царя. Все разбежались: лисы и медведи, волки и обезьяны, кто куда. Слух страшлив: кому воет сирена, а кому сам черт. Наш гордый заносчивый Лев, умом не богат, — разве можно показать, что мы чего-нибудь боимся? — со страха он вскочил и оледенел, не смеет пошевельнуться: лев испугался быка.

Стефанит, зажигая свет: «Откуда взялся бык?»

— Случай самый обыкновенный. Ехал купец на паре быков. На дороге болото. Ему бы свернуть, а он прямо по зыби. Один бык и загруз. Много купец мучился, а вытащил — да быка-то замучил: ни рукой, ни ногой и не мычит. Возиться с таким кому охота, бросил купец быка подыхать на дороге и на одном дальше поехал. А бык отлежался, и видит места благодатные, травяные, ешь вволю. Смирный, а отъелся, быка узнать нельзя: копытом и рогами о землю бьет и этот его из утробы безудержный рев. А все одно, гибели не миновать: обреченному выхода нет — это я тебе, Стефанит, говорю: бык пропадет. А пока за его смертью послали, насмерть перепугал он Льва. Хорош царь! Стылая сосулька и ни на кого не бросается.

«Что тебе дался царь? Дурного от него ничего не видим. Наше почетное место у дверей царя, это не в очереди за молоком. Всякий день мы получаем от него бесплатный обед. Оставь царя в покое. Мы не челядь, не наше дело пересуживать ни его речей, ни его поступки».

— Власть влечет... А побеждает мудрость и бесстрашие. Разумный человек приближается к царю не ради куска хлеба, а желая власти и славы — иначе как осуществить свое и как возвеличить друга и обезвредить врага? А вся эта мелкота, поденная тварь, довольствуется очень малым: лишь бы сыту быть. Пес нашел обглоданную кость и не жалуясь, грызет, и голодный человек, когда в дому ошарь — ничего не найти, с жадностью возьмется за вчерашние объедки. Разумный человек неровня этой мелочной середине — жалкие выкидыши, они все знают и обо всем судят, меря своей убогой мерой! — его сердце устремлено ввысь, его желания под стать его стремлениям. И кто только ни добивается подняться из низин на вершину! Лев, ухватя зайца и увидя верблюда, отшвырнет зайца и погонится за верблюдом. А пес, набросившись на добычу, ты заметил, вьет и вертит хвостом, пока своего не прикончит. Огромадина слон не взглянет и не притронется к еде без ласкового понуканья, или до завтра ему нет дела, а долговечен. Так и одаренный, одаряющий других, если не долго живет, надолго остается в живой памяти людей. А нам, в тесноте и нищете, ни себе и ни другим, наш век краток, пускай доживем и до глубокой старости.

«Всякому свое. И не след отбрыкиваться от своей доли ни тому, кто почтен среди почетных, ни тому, обездоленному судьбой. Так и нам, Ихнелат. Примем с благодарностью нашу участь. Только в глазах безумца и сама большая честь не честна».

— Ты это про меня? Да, жизнь всем одна, но одного нет ни в чем. Камень легко катится вниз, а подымается с каким трудом, когда его тащут на гору. Предоставляю кому это удобно, я не камень. Нам надо искать высот, на это у нас есть сила, а не толочься на месте, ожидая помощи посторонних рук или быть довольну тем, что есть. Хочу воспользоваться замешательством Льва и поговорить с ним: уверен, кое—чего достигну и получу награду. Вижу его в крайнем испуге, расстроенный, и вся его лягавая дружина, поджав хвост, в растери и дрожит.

«Почему ты так уверен: лев обалдел?»

— Мои глаза и мое чутье. Можно проникнуть в мысли другого по его глазам и стати.

«На какую ты рассчитываешь награду? Что можешь сделать для Льва? Где у тебя сноровка говорить их языком?»

— Толковый найдется. Это дуралей напутает даже и там, где ему свое и голову ломать не надо.

«Ты гордый, Ихнелат. Ты богатый. А царям не за обычай считаться с большим, их глаз на ближайшего. Царь та же виноградная лоза, будет она разбирать: не глядя, приплетается к соседнему дереву. Как и чем ты обратишь на себя внимание Льва?»

— Начну путь нашей дружины — лис, медведей, волков, обезьян. Все они, хитря, поднялись из сырых низин или выдрались из колючих трущоб. У всех в памяти, как один честолюбивый незадачливый зверек, скрепя сердце и отбросив всякое самолюбие, всем покорный, всякому говоря только приятное и все и всем обещая, влез, наконец, своим обглоданным ничтожеством в глаза Льву. Так и я. Мне надо только приблизиться к нему, узнаю его нрав и повадку, я не дурак, услужу во всем. Мудрец, пользуясь истиной, создает вымысел: призрачная ложь живее и ярче самой истины. Или как ловкий журналист проводит свою мысль в газетной болтовне. Уверен, Лев выделит меня из своей своры.

«Тебе это не к лицу. Пусть делают другие, но не ты. Есть три вещи, стоит только коснуться и пропал: втягиваться в дурман, поверять тайну женам и дружба с царями. Царь! Я его вижу, он как обрывистая с трудным подъемом гора, изобилие плодов земных, но и логовище львов и тигров, подыматься на гору — еще подумай, а жить — опасно».

— Кого страшит опасность, никогда ничего не достигнет. Всего бояться честь не велика. Три вещи пугают малодушных: «морское плавание», как прежде говорилось, а теперь сказать — «ответственность», внезапное нападение на врага и придворная служба. Разумному как раз это только на руку. Как слону дикая пустыня, мне будет царский двор, сумею быть и троном для царя.

«А вот и электричество! — гася огарок: Что значит свет для моих глаз!»

— Передышка быку. Бык пошел на водопой: веселое бульканье воды, слышишь, отзывается в городе отбоем сирены. Очумелые от страха звери, разминаясь, повылезли из своих подвальных убежищ и выхвостясь, бросились занимать места. Мне пора.

«Верю. Поступай, как знаешь».

II ЛЕВ

По освещенным улицам прямым путем от Стефанита прошел Ихнелат во дворец ко Льву. Пользуясь дурацким расположением — опасность миновала! — и уступчивой добротой напуганных зверей, он, не стесняясь, по ногам добрался к самому трону. Лев по-прежнему, вспружинясь, стоит, не шевелясь; остекленелые глаза и заострившиеся уши. Оживление и пестрота зверей развеят понемногу, все еще звучавший в его ушах, страшный рев неизвестного зверя. Размягчаясь, глаза упали на непохожего на других зверя.