Белая тополь, белая лебедь —
И тесно ей, теснит грудь, и красный знак вокруг шеи красной огненной ниткой жжет, но пляшет — — не может стать, не знает покоя, вся сотрясаясь, все сотрясая.
Так вечно на вечно, до скончания века, на веки бесконечные.
О МЕСЯЦЕ И ЗВЕЗДАХ И ОТКУДА ОНИ ТАКИЕ{*}
ХРИСТОВА ПОВЕСТЬ
Модесту Гофману
Ты видишь те зеленые луга, зеленые с белыми цветами. Не от цветов белеют луга, белеют от чистых риз Господних.
По весеннему полю в потаенный час вечера шел Христос, а с ним тростинка-девочка, Мария Египетская.
Поспешала девочка, цеплялась пальцами за чистые ризы, засматривала вечеровыми глазками в глаза Спасителя.
Допрашивала, пытала святая у Господа Бога:
— Господи Милостивый, отчего это месяц такой, и сверкают звезды?
Говорил ей Господь:
— Непонятливая ты, недогадливая девочка, хочешь испытать меня. А как был я маленьким, сосал себе палец. С сосунком и спать укладывался. Отучала меня Богородица. А я знай сосу себе. Вот раз она и говорит мне: «Не будешь трогать пальчика, сотку тебе к празднику золотую рубашку». Бросил я пальчик, послушался, всего раз только притронулся и прыгал от радости: будет у меня золотая рубашка! Торными дорогами отправилась Богородица на зеленую тропку к вратам рая, где стоит цвет солнца, творя суд над цветами, и стала там прясти золотые нити. Откуда ни возьмись, налетели соколы, похитили красные золотую пряжу. Нечего делать. Позвала Богородица Ивана Крестителя: Креститель разыщет соколиное гнездо и принесет ей, а соколят возьмет себе. Пошел Иван Креститель искать пропажу, да не долго путешествовал, скоро вернулся. «Не могу, — говорит, — я это сделать, сил моих нету: унесли соколы золотую нить высоко под небеса, свили из золотой нити гнездо — золотой месяц, а соколят негде взять: понаделали из них дробные звезды». Вот отчего месяц такой, и сверкают звезды.
— Господи, дай мне одну золотую нитку! — пристала тростинка-девочка, Мария Египетская, и тянет за ризу, засматривает вечеровыми глазками в глаза Спасителя.
— А зачем тебе золотая нитка?
— А я в коску вплету.
И, подумав мало, прорицая судьбу святой, сказал Господь:
— Будет тебе золотая нитка.
Блестел золотой месяц, сверкали дробные звезды.
Ты видишь те серые горы, не по себе они серые, серы от дел человеческих.
Там ангелы, приставленные к людям, столпились на Западе. Так и всякий день по захождении солнца они идут к Богу на поклонение и несут дела людей, совершенные от утра до вечера, злые и добрые.
ГНЕВ ИЛЬИ ПРОРОКА,{*}
ОТ НЕГО ЖЕ СОКРЫЛ ГОСПОДЬ ДЕНЬ ПАМЯТИ ЕГО
М. А. Кузмину
Необъятен в ширь и в даль подлунный мир — пропастна́я глубина, высота поднебесная.
Много непроходимых лесов, непролазных трущоб и болот, много непроплывных рек, бездонно-бурных морей, много диких горбатых гор громоздится под облаки.
Страшны бестропные поприща, — труден путь.
Но труднее самого трудного тесный, усеянный колючим тернием путь осуждения — в пагубу.
На четвертом разжженно-синем небе за гибкоствольным зверным вязом с тремя враждующими зверями: гордым орлом, лающей выдрой и желтой змеей, за бушующей рекой Окияном, через мутную долину семи тяжелых мытарств к многолистной высокой вербе и, дальше по вербному перепутью, к развесистой яблоне, где течет источник забвенья, — там раздел дороги.
Под беловерхой яблоней с книгой Богородица и святой апостол Петр с ключами райскими. Записывает Богородица в книгу живых и мертвых; указуя путь странствующим, отрешенным от тела, опечаленным душам.
Весела и радостна прекрасная цветущая равнина, словно огненный поток, в васильках.
И другая печальная в темных печальных цветах — без возвращения.
Не весело лето в преисподней.
Скорбь и скрежет зубовный поедают грешников во тьме кромешной. И кровь замученных, исстрадавших от мира свою земную жизнь, кровь мучеников проступает — приходит во тьму — в эту ночь, как тать. Нежданная и забытая точит укором, непоправимостью, точит червем неусыпаемым.
В бездне бездн геенны зашевелился Зверь. Злой и лютый угрызает от лютости свою конскую пяту; содрогаясь от боли, выпускает из чрева огненную реку.
Идет река — огонь, идет, шумя и воя, устрашая ад, несет свою волну все истребить. И огонь разливается, широколапый перебирает смертоносными лапами, пожирая все.
Некуда бежать, негде схорониться. Нет дома. Нет матери.
Изгорают виновные души. Припадают истерзанные запекшимися губами к льдистым камням, лижут в исступлении ледяные заостренные голыши, лишь бы охладить воспаленные внутренности.
Архангел Грозный — — явился не облегчить муки, Грозный — — сносить свой неугасимый огонь, зажигает ледяные камни — последнее утоление.
Загораются камни.
Тают последние надежды.
И отыняют кольцом, извиваются, свистят свирепые холодные змеи, обвивают холодным удавом, источая на изрезанные огнем, рассеченные камнем рты свой яд горький.
Земля!
Ты будь мне матерью. Не торопись обратить меня в прах!
* * *
Вышел Иуда из врат адовых.
Кинутый Богом в преисподнюю — осужден навсегда торчать у самого пекла — неизменно видеть одни и те же страдания — безнадежно — презренный — забытый Богом Иуда.
Не обживешься. Прогоркло. Берет тоска. И дьявольски скучно.
Слепой старичок привратник позеленевшими губами жевал ржавую христопродавку, смачивал огненной слюной разрезные листья проклятой прострел-травы.
Иуда подвигался по тернистому пути. Темные цветы печальные томили Божий день. Не попадалось новичков. Безлюдье. Какие-то два черта без спины с оголенными раздувающимися синими легкими, дурачась, стегали друг дружку крапивой по живым местам. И опять некошные: бес да бесиха. Больше никого.
Странно! У яблони, где вечно толпами сходятся души и стоит шум, было тихо. Три несчастные заморыша, подперев кулаками скулы, на корточках, наболевшими глазами с лиловыми подтеками от мытарских щипков застывше смотрели куда-то в ползучий отворотный корень яблони, уходящий в глубь — в бушующую реку Окиян. Да сухопарая, не попавшая ни в ад, ни в рай, зевала душа равнодушно уставшим зевать квёлым ртом.
Склоненная пречистым ликом над книгой живота и смерти опочивала утомленная Богородица, а об руку, окунув натрудившиеся ноги в источник забвения, спал святой апостол Петр блаженным сном крепко.
Свесившиеся на боку на золотой цепочке золотые ключи сияли бесподобным светом, — глаз больно.
Ни ангела, ни архангела, — как в воду канули. Купаться пошли бесплотные, отдыхали ли в благоухании или разом все улетели к широколистной вербе на вербное перепутье, чтобы там задержать из мытарств странников — не беспокоить Богородицу, — Бог их ведает.
Походил Иуда по жемчужной дорожке вокруг Богородицы, заглянул в раскрытую тяжелую книгу, хотел дерзновенный от источника умыться, но свернулась под его рукой, не поддалась голубая вода, — очернила ему кончики пальцев.
Отошел ни с чем.
Повзирал на яблоню. Сшиб себе яблоко. Покатилось яблоко к ногам Петра. Полез доставать. Ухватил наливное-райское, не удержался зломудренный — заодно и ключи ухватил.
С золотыми ключами теперь Иуде всюду дорога.
Всякий теперь за Петра примет.
Легко прошел Иуда васильковый путь; подшвыривал яблоко, подхватывал другой рукой, гремел ключами.
Так добрался злонравный до райских врат.
И запели золотые ключи, — пели райские, отворяли врата.
Дело сделано.
Забрал Иуда солнце, месяц, утреннюю зарю, престол Господа, купель Христову, райские цветы, Крест и Миро, да с ношей в охапку тем же порядком прямо в ад — преисподнюю.
