Китоврас высоко поднял голову — и от углов рта из растрескавшихся губ не вино, кровь густой полоской запеклась к подбородку.

«От вина ума не прибудет!» — сказал Китоврас.

Но жажда была нестерпима.

И, опустя крылья, Китоврас воскликнул:

«Вино веселит сердце человека!»

Жадно хлебнув из колодца, он пошел ходить от колодца к колодцу, не может остановиться. И до самого донышка все три колодца — выпито, вылизано, вынюхано — ни столечко вина, и мед прощайте!

И такое почувствовал море-по-колено, чего тут разговаривать —

«Как, все, что имеет начало, имеет и конец? — вздор! А из «ничего» он на самом себе очень даже видит «чего»... И вы взаправду думаете, что целое всегда больше своей части? Ничего подобного».

Не Китоврас, маленькая птичка, цепкие лапки, и наперекор всякой самоочевидности он, Китоврас, в ней — с нею стремится к «невозможному». Но китоврасьи крылья окаменевают, с копыт отвалились птичьи лапки, и в глаза ему сонный сыплют песок. И он камнем канул в такую деберь, ничего не поймешь, да и незачем. И такой пошел храп — удовольствие: сама пустыня, няньча, притаилась.

Тогда Вифоний вышел из-за камня и, надев железную цепь на шею Китоврасу, укрепил цепь: ну!

Китоврас очнулся. На шее — цепь. Но разве есть на него такая цепь? И хотел было освободиться.

«И имя Божье с заклятием на тебе», сказал куропалат Вифоний.

И видя на себе «имя Божье», Китоврас пошел за Вифонием кротко.

*

Нрав его был таков: он не ходил путем кривым, а правым. И когда вошел в Иерусалим, перед ним расчищали путь, сносили дома, потому что шел без заворота, напрямик.

На углу дом вдовы. И несчастная, не видя себе пощады: последнее отнимают! — с горечью воскликнула:

«Я одинокая, пощади!»

Китоврас подобрался, но не свернул с дороги: дом уцелел, но Китоврас сломал себе ребро.

«Мягко слово — кость ломит, жестко — гнев воздвигает», — сказал Китоврас и пошел дальше.

А когда вели его базаром, какой-то, приторговывая яволочные сапоги, из кожи лез, требовал — «за ценой не постоим, только подай такие, чтобы семь лет без сноски!»

Китоврас, заглянув в глаза покупщику, усмехнулся.

Окруженный толпой зевак, сидел на земле странно одетый человек — и одни протягивали ему руку, другие подавали записки; и из его слов можно было понять, что он предсказатель: прорицает судьбу.

Китоврас приостановился и захохотал.

Навстречу шла свадьба. Скрипач впереди высмычкивал такой разумор, такие корчил усердные рожи, выроживая ногами, и самые благонамеренные гоготали, как стервецы, и молодые были навеселе, и провожатая свита пьяна и довольна.

Китоврас отвернулся — все это видели — и слезы показались на его глазах.

Какой-то весельчак, на взводе, не обращая внимания на пожарных, ни на отряд саперов, возглавлявших путь Китовраса и куропалата с синкеллами, шарил перед собой руками, топчась на месте.

Китоврас, поравнявшись, взял его под руку и, ничего не говоря, — какой уж там хмель, разом все выскочило! — под ручку вывел на дорогу.

Так кончилась дорога — путь загадок — из пустыни от трех колодцев в город вселенной, Иерусалим.

* * *

Китовраса поместили во дворце у куропалата. Любопытных отбою нет, к дворцу не проткнешься.

Но страх сильнее любопытства. Музыканты, развлекавшие Китовраса, чувствовали себя не по себе и выбирали такие пьесы, чтобы играть без нот, и капельмейстер Фараон махал палочкой, как попало. Впрочем, Китоврасу совсем неважно, были бы это только распахнутые окна туда — музыка.

В залах дворца хоть и часовых не ставь. Заходил спафарий Зеркон и префект Дардан — «по экстренному делу», забегали эпитомоторы из распространенной иерусалимской газеты получить информацию, но со страху — такой понесли вздор — куропалат больше не велел пускать.

Один только строитель Хирам, «сын вдовы», прямо из мастерских явился во дворец к куропалату познакомиться с таким необыкновенным явлением природы: конь-и-человек-и-птица, овеянный музыкой и мудростью, Китоврас.

Путь Китовраса — про это все узнали, весь Иерусалим, но кто осмелится спросить Китовраса?

Сам Вифоний со своими синкеллами ходил около, но не то, что спрашивать, а и в глаза взглянуть Китоврасу норовил, будто ища чего-то, смотреть в копыто.

«Что смешного, — спросил строитель Хирам Китовраса, — человек выбирал себе обувь, прочную на семь лет!»

«Семь лет! — сказал Китоврас, — да ему всего и жизни-то, дай Бог, семь дней».

«А твой смех над прорицателем?»

«Хорош пророк! — сказал Китоврас, — говорит людям о тайнах, а не догадывается, что тут же под его ногами скрыт в земле клад».

«А твои слезы?»

«Мне было жалко смотреть, — сказал Китоврас, — через тридцать дней новобрачный помрет».

«А что тебе дался тот забулдыга?»

«Добрый, верный и веселый человек, и такому следует услужить».

С полуопущенными крыльями, подогнув ноги, окаменев, загадочно смотрел Китоврас.

Строитель Хирам передал царю Соломону ответы Китовраса.

И сказал царь Соломон:

«Вот кто подпишет: человек, как трава, поутру цветет и зеленеет, а вечером подсекается и иссыхает, все есть суета».

И велел проверить путь Китовраса — вещую силу его слов.

Над городом спустился сумрак. В надвигавшейся ночи на востоке замелькали белые, зеленые и красные огни: к горе Мории, где будет воздвигнут единственный, отличный от всех построенных человечеством храмов, храм Соломона, подкатывали, управляемые демонами, тяжелые грузовики с лесом. Дул ветер, рассекая и пеня огни. И на мгновение высоко вспыхивали серные шесты и с потрясающим гулом гасли.

«Отчего меня не зовет к себе царь Соломон?» — спрашивает Китоврас.

И Вифоний, глядя демону в копыто, не мог не сказать, как оно было, без всяких дипломатических закрут:

«Стесняется: вчера перепил, голова трещит».

Китоврас поднялся, взял камень и положил на камень.

И сейчас же донесли царю Соломону:

«Камень на камень».

«Велит мне опохмелиться» — понял царь Соломон и приказал подать себе бутылку крепкого кипрского. Выпил с наперсток. И без никакой головы опочил.

На другой день до вечера ждет Китоврас. И когда Вифоний, в продолжение дня под всякими предлогами не выходивший к нему, высунул нос для проверки, Китоврас спросил:

«Чего же не ведете меня к царю?»

«Опять грех, — сказал Вифоний, глядя ему в копыто, — был сегодня у царя персидский обед, переел перцу».

Китоврас поднялся и снял камень с камня.

И об этом сейчас же донесли царю Соломону:

«Снял камень с камня».

«Велит сесть на диету», — понял царь Соломон.

И на ужин сварили царю овсянку, и с сухариком, а потом горячего крепкого чаю — и никаких перцов!

Рано утром вошел к Китоврасу куропалат Вифоний, наряженный во всей своей белой парадной форме, и с ним синкеллы, расфранченные в белом, и сонм всяких придворных лакеев с горящими свечами, с музыкой, певчими и актерами.

Глядя в копыто, Вифоний объявил Китоврасу, что царь зовет его к себе.

Китоврас поднялся. И, выбрав три прута — мерой в четыре полуметра, с прутьями в руке пошел за Вифонием кротко.

Много было приемов у царя Соломона, но такого еще не бывало.

Звездная палата битком набита: и не простые, все цари, и князья, и принцы — арабские, армянские, грузинские, персидские, индейские, китайские и обезьяньи — пленные и союзники.

Много видели диковин на приемах у царя Соломона, но такого дива еще не видывали.

Китоврас, глядя прямо, молча положил перед царем три прута конец к концу буквою: Т

И царь Соломон разгадал знак. Царь Соломон понял, какой тайной владеет Китоврас. И обратясь к приближенным, сказал:

«Он говорит: «Тебе Бог дал вселенную, а все тебе мало, ты взял и меня».

С полуопущенными крыльями, подогнув ноги, окаменев, загадочно смотрел Китоврас.