И спрашивал царь царицу — ничего не добился; спрашивал царь Аскленея брата, — «не видел, не знаю»; спрашивал царь жену Аскленея Рогулу и друга ее, — «ничего не помнят».
Помолился Давыд царь Господу Богу. Да с помощью Божьей и решил сам все дело проверить: испытаю царя Соломона. И посылает за царским кузнецом.
Пришел царский кузнец, мужик как мужик. Давыд царь говорит кузнецу:
«Приди ко мне, кузнец, завтрашний день, не наг, не в платье, и стань не вон, не в избу».
Поклонился царский кузнец Давыду царю, пошел себе в кузницу. Уж и так думал и этак, а ничего не может придумать. Позвал царя Соломона и рассказывает, какую загнул Давыд царь загадку.
Царь Соломон и говорит:
«Глуп ты, кузнец, вот что. А ты надень на себя невод, а на ноги лыжи и иди пятками к сеничному порогу, а носками к избному».
Кузнец так и сделал.
«Ах, кузнец, кузнец, — сказал Давыд царь, — не твои это замыслы. Это замыслы царские».
Через некоторое время снова посылает Давыд царь за царским кузнецом.
Пришел царский кузнец.
«Возьми, кузнец, у меня быка, да чтобы через тридцать дней бык отелился».
Ничего не поделаешь. Взял кузнец быка, поклонился Давыду царю, повел быка в кузницу.
Закручинился кузнец, уж и так думал и этак, а ничего не может придумать. Позвал царя Соломона и рассказывает, какую задал задачу Давыд царь.
«Глуп ты, кузнец, вот что. Быка мы съедим, а придет пора, бык отелится».
Убил кузнец быка, сварили быка и съели с косточками.
Прошло тридцать дней, настала пора телиться быку.
Царь Соломон и говорит:
«Истопи нынче баню, кузнец, да ложись на поло́к и зверем реви, да что есть мочи реви, будто ты телишься».
Кузнец так и сделал. Истопил баню, лег на поло́к и заорал.
А Давыд царь знает: тридцать дней прошло, надо от кузнеца ответ взять. И послал царь своих царских слуг к кузнецу о быке наведаться.
Идут мимо бани царские слуги, а кузнец ревет зверем:
«Тошно мне стало, тошно, караул, батюшка, спасите!»
Да так и выводит, ну, как по- настоящему.
Царские слуги в баню: лежит кузнец на полке́, орет, что есть мочи.
«Что ты, кузнец, разорался?»
«А приношусь, стало быть», — стонет кузнец.
«Что ты, дико́й, когда это мужик приносился?»
А кузнец и говорит:
«Мужик не приносится, так и бык не телится».
Вернулись царские слуги к Давыду царю, рассказали о кузнеце.
«Не кузнеца это затеи, — говорит царь, — это затеи царские».
И готовит Давыд царь обед для ребят, созывает ребятишек со всего своего царства, чтобы из всех самому отличить царя Соломона.
А царь Соломон научил ребят:
«Скажет Давыд царь: — «Который царь Соломон, пусть вперед садится» — так вы бросайтесь все разом, и, хоть разорвитесь, кричите: «Все цари, все Соломоны!»
Так ребята и сделали.
Вышел к ним Давыд царь: «Который, — говорит, — среди вас царь Соломон, пускай наперед садится».
«Все цари, все Соломоны!» — как загалдят ребята, да разом за стол и расселись.
Так Давыд царь и не узнал, который царь Соломон. Одно узнал Давыд царь, что сын — не его сын, и надо искать своего сына — царя Соломона.
Ребята растут: у царского кузнеца — царь Соломон, а у Давыда царя — царского кузнеца сын.
Собирал царь Соломон ребят по возрасту: затевает игры всякие, судит-да-рядит товарищей.
И прошла слава о царе Соломоне, о его премудрых потешных судах. И уж большие, старики, приходили на царскую кузницу совет и суд просить у царя Соломона.
Шла старуха с базара, меру муки купила. Несет старуха муку, молитву шепчет. И вдруг потянул ветер, выхватил у бабки муку. И унесло муку ветром.
Пошла старуха к Давыду царю: на ветер суд просит, — последнюю копейку истратила на базаре, больше негде ей взять.
«Кто мне отдаст муку?»
Выслушал Давыд царь старуху и говорит:
«Как я, бабушка, Божью милость могу обсудить?»
А старуха не уходит: на последнюю, ведь, копейку муки купила.
«Ни муки, ни копеек нет больше!»
Не уходит бабка, мышиная такая старушонка-шептуха.
Тут царские слуги и говорят Давыду царю:
«Пошли, — говорят, — за царским кузнецом, его мальчонка это дело обсудит».
Велел Давыд царь привести царского кузнеца, — да чтобы кузнец и мальчонку захватил.
И пришел царский кузнец, пришел и царь Соломон.
Рассказал Давыд царь царю Соломону о старухе, как унесло у нее муку ветром: просит бабка суда.
«Как ты, Давыд царь, — говорит царь Соломон, — не можешь рассудить такого дела? Дай мне свою клюку, твой скипетр, царскую порфиру, и я сяду на твой престол, буду судить».
Посадил Давыд царь на свой царский престол царя Соломона судить старуху и ветер.
И собрал царь Соломон весь народ, сколько ни было в городе, всех от мала до велика, и всю царскую семью — царицу и царского брата Аскленея, жену его Рогулу и друга ее.
«Кто из вас нынче поутру ветру молил?»
Какой-то тут и выскочил корабельщик:
«Я, — говорит, молил попутной посо́бны».
И велел царь Соломон корабельщику отсыпать старухе меру муки.
Отсыпал корабельщик старухе меру муки. Пошла бабка, понесла муку, Бога благодарила за царя Соломона — за премудрый суд.
И дивился народ царю Соломону.
Тут царица призналась Давыду царю, что ее это сын, царь Соломон, а сын — не их сын, а царского кузнеца.
Давыд царь простил царицу, царскому кузнецу царскую кузню в вековечный дар отдал, а на царя Соломона свой царский венец надел:
«Пусть царь Соломон судит и рядит все царство — все народы — всю русскую землю».
ПРЕМУДРЫЙ ЦАРЬ СОЛОМОН И КРАСНЫЙ ЦАРЬ ПОР{*}
I
В Божьем граде в Иерусалиме был велик царь и благочестив — царь Давид. Состарился царь, а детей все нет. Взмолился царь Давид к Богу: нет ни сына, ни дочери — некому по нем в Иерусалиме царствовать. И услышал Бог молитву: родила царица Версавия сына — царя Соломона.
И был Соломон прекрасен и мудр.
Воспитывал царевича дядька Очкило, верный и добрый царский слуга. Днем царевич с дядькой, на ночь у матери.
И случилось ночью, лежит Соломон, не спится. Потушила свет, улеглась царица Версавия. И слышит Соломон, будто кто-то вошел в палаты, приподнялся он с кровати — от лампад все видно: мужик! А это друг ее любезный, — Мураш, посадкий мужик.
«Ты мне люба и мила и всегда я рад быть с тобой, только боюсь я твоего паршонка, царя Соломона: стану тебя целовать, а он так в глазах у меня, как гвоздь».
«Ах, любезный друг, если ты боишься царя Соломона и из-за того только не можешь со мной быть, я его хоть сейчас — я дам ему смертную отраву».
И успокоила царица дружка. Осмелел Мураш. Тут царевич соскочил с кровати:
«Мужик ты несытый, — закричал он на Мураша, — не по себе виноград щиплешь, сад батюшкин крадешь, чужое поле пашешь, и на краденой кобыле ездишь».
Да из палаты вон — к дядьке Очкилу, да на койку к старику: насмерть перепугал:
«Что такое? Что, царевич? Приснилось ли тебе? Или тебя няньки прогневали?»
«Ой, сбережатый мой дядька, страшное видение мне во сне было: привидилось мне, вошел в палату зверь лютый и стал мою матушку кусать. Встрепенулся я и увидел: лесной зверь медведь вошел в конюшню, сел на любимого царского коня и ну по конюшне ездить».
Очкило по старости лет и неопытности житейской ничего не понял: и какие такие медведи и причем конюшня?
«Ты, царевич, на ночь о медведях не думай, они тебе и не будут сниться».
Наутро царь Соломон, как всегда, занимался до обеда с дядькой, а после обеда к отцу.
«Батюшка, — сказал царь Соломон, — отгадаешь ли, что я тебе скажу?»
«Слушаю», сказал Давид царь.
«Насадил царь виноград, — начал царь Соломон, — все дерева виноградника цвели, а плода от них не было. А цвело в винограднике одно дерево пышнее всех, и дерево принесло плод — червленое яблоко. Положил царь яблоко на золотое блюдо, день смотрит на яблочко да любуется, на ночь в золотой ларец кладет. И однажды, когда сторожа уснули, вскочил в виноградник смердящий скот козел и прогрыз любимое царское дерево».
