Предсвадебные вечера — какая скука! все надоели друг другу, жених и невеста томятся. Появление детей обратило внимание, и особенно короля.

Бове они чем-то напоминали его погибших близнецов, съеденных львом. И их ответы удивляли его: откуда эти чужие дети так много знают о Друзиане и о нем самом? Друзиану не называя, они говорили, как о своей матери, хотя мать их была скоморошкой. И его потянуло посмотреть на эту скоморошку. Дети повели его за город в табор. И он не узнал Друзиану в вымазанной плясунье. Потом разговорились и он одно понял, что эта скоморошка говорит ему о том, о чем могла бы сказать только одна Друзиана. «Откуда ты все это знаешь?» — спросил Бова и нетерпение и оторопь охватили его. «От Друзианы, я ее тебе приведу!» И она вышла. Смыла с себя краску, надела свое платье и в королевской короне назад к Бове. Не узнать нельзя было: Бова нашел Друзиану. И в тот же день королевой Дантона была объявлена Друзиана.

А с Мальгиреей — Маргаритой пришлось расстаться: Бова решил отправить ее к отцу «за ненадобностью».

Все было готово к отъезду — Териз проводит ее к Салтану — она вошла к Бове проститься.

— Без тебя мне не жить! сказала она и змеей обвилась вокруг него, целуя.

А последним прощальным поцелуем задушила.

* * *

По другому рассказу не менее правдоподобному, Мальгирея-Маргарита и не думала душить Бову, да и не к чему было душить. Она вышла замуж за Териза. Териз не Бова, не родной, а молочный, и все-таки брат Бовы. Не на людях, в домашней жизни, она называла Териза Бовой и, говорят, была счастлива.

Бова возвел Териза в князья.

Правда, в королевской жалованной грамоте читают: «князь» — а ни для кого не тайна, что в геральдических списках рукой Бовы прибавлено: «обезьяний» — «князь обезвелволпал». Териз не обижался, но Салтан был недоволен. Салтану все равно, обезьяний или антоновский — князей полна Казань!

У Бовы был долг: не Маркобрун: Маркобруна трогать не надо, проспал свой меч — кладенец — Друзиану, да и костровские мужики пощипали, лежачего не бьют, но мерзавец Ангулин живет в свое удовольствие — король Армении!

Под начальством дяди Огена было снаряжено войско — поход в Армению. Огену велено вышибить Ангулина из королевского дворца Зензевея и на Соборной площади повесить всенародно. А как повесишь мерзавца, объяви королевой Друзиану, а самому тебе ходить во дворецких (временно — до Петрова дня).

Высадка окончилась успешно. Армяне при имени Друзианы поголовно с женами и детьми перекинулись на сторону Огена, Оген привез веревку с повешенного, хвастал, что собственноручно, чему мало кто верил: у Огена тряслись руки. Всем было известно: Синибалда помешался на грамматиках. Оген спятил на полицейских распоряжениях: подписывая бумаги, не обращая внимания чистый лист, оберточная или газета.

С Ангулином повесили и постельничьего топтуна Орлопа: из боязни самозванца. Бова не одобрил: топтун был робкий, пахло от него вымытым бельем и никто на него никогда не жаловался.

Все исполнено — счастье расколдовано — дом, сыты, обуты, одеты, семья. Благополучием и кончается сказка. На картинке: оба в королевских коронах, справа Бова, слева Друзиана, а по сторонам под ними два балбеса: их дети.

Сказка-то, чего не бывает, а повесть — к добру или к худу — то, что есть.

Друзиана старше Бовы на двадцать лет. Дело не в годах, а каким трудом заполняются годы. Жизнь у Салтана в Рагилье далась ей нелегкая — ходить по стиркам, это не «лавуар» — «самомой». Потом отзовется.

Недолго покоролевствовала Друзиана — и во второй похоронил Бова свою «Дружневну».

Он велел приготовить гроб.

В гробу, обитом дорогими камками и бархатом, она лежала в его любимом малиновом, две золотые королевские короны — Армении и Антона — ее могущество и вдохновение украшали ее хрупкую безмятежность.

Это была Друзиана — такой она себя никогда не видела — отживший все свои силы человек.

Бова вспомнил, как стоял он тогда у гроба матери, над измученным, но живым человеком.

И сравнение мертвого и живого в гробу, задумало его встревоженную мысль.

Всеми делами королевства занимался Дан — Альбрига. Дан — Альбрига приехал в Антон еще при жизни Додона и не покидал Антон даже в смуту после убийства брата. Он первый присягнул Бове.

Бова на своем Ронделло с кладенцом не имел равного себе — он мог покорить весь мир, но в государственных делах он был «швах», как выражался о нем его воспитатель Синибалда, знавший из грамматики все языки, как живые, так и мертвые.

Дан — Альбрига ввел Бову в «положение дел», с этого и пошло и скоро стал первым человеком в королевстве: доверенный Бовы.

Со дня похорон Друзианы, Бова совсем отстранился от дел, и никого не встречал.

«Змеиная любовь» Мальгиреи, ее змеиная башня и его освобождение натолкнуло его — тогда он почему-то вспомнил мать и опять вспомнил и спрашивает: «тюрьма, где я сидел по воле матери, не та же ли змеиная башня Мальгиреи. И как Мальгирея, мать задумала меня спасти или Додон меня убил бы, как и отец Мальгиреи».

И в ответ прозвучали Зоины слова: «Убила родную мать — мать спасла меня!»

И он, как замурованный между стен, — дождь долбит череп, лють ломит кости.

Дверь отворилась — и вошел чернец.

— Я к тебе послом! чернец распахнул рясу — на его ногах висели золотые лоскутья, — отдай мне свой кладенец. К чему он тебе?

— Откуда ты? Бова узнал его.

— Со Святой земли, откуда ж!

— И опять пойдешь?

— Я за тобой пришел.

Чернец вынул турецкую папиросу и задымил.

— А это не грех? почему-то спросил Бова.

— Можно, сказал чернец, какой это грех! Есть две святыни — дар человеку: «любовь и грех». Грех так же свят, как любовь. Любовь соединяет человека с человеком, а грех — единственный путь человека к Богу, единственная связь с Богом, тоненькая нитка тянется, куда других путей нет — горячая нить, пылающая слезами раскаяния.

— По-твоему воровать? Бова вспомнил о кладенце и о коне, украл чернец.

— Почему по-моему? А сам ты, разве не вор?

— Я любил Друзиану.

— А мне полюбился твой кладенец.

Чернец поднялся. Бова молча ждал что будет: ему показалось, что чернец неспроста подходит к нему и озирается, как намечая: «какие же властные цепкие руки!» подумал Бова и отстранился.

— Раскаянием не поправишь. Попробуй, разве можешь поднять из гроба свою мать? А если бы мог — она простит: «потому что я люблю, я прощу». Но там, какая любовь и какая милость — там не прощается. В этом все, вся боль — вся раскаленность раскаяния. Прощается не там, а что еще за этим «там», где разберутся, кто виноват, что ты таким явился в мир. Раскаяние ничего не поправит. И разве ты есть среди людей? Твое место — и он крестом раскинул руки — «Крестным древом просвети и спаси мя!» Пойдем.

Бова покорно поднялся.

— Погаси свет. Шапку надень. На дворе дождь, Ангусей!

* * *

Бова пропал. Имя его перешло в сказку. А по святой земле бродит странник не Бова, а Ангусей. А кончилось как-нибудь очень просто — судьба бродяг: тот же чернец, позарясь, подаяния выпало больше, лишняя корка, — сонного укокошил, что звучит как упокоил.

Говорят, его чернец был подослан Дан-Альбригой убить Бову — месть за брата. После исчезновения Бовы, Дан-Альбрига сделался королем Антона.

Дети Бовы воспитывались за границей: перед ними открывалось блестящее будущее: один сделался король Французский, а другой король Английский.

О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ МУРОМСКИХ {*}

Муром город в русской земле, на Оке. Левый высокий берег. И как плыть из Болгар с Волги, издалека в глаза белыми цветами земляники, из сини леса, церкви. На Воеводской горе каменный белый собор Рождества Богородицы, за городом женский монастырь Воздвижение. Городом управлял муромский князь Павел. К его жене Ольге прилетает огненный летучий Змей.