И лес, который дал ему столько счастья, а счастье дается раз, отвернулся от его бесчастья. По чужим дорогам ходил он и дорога привела его назад — в пустой дом: Друзиану и детей съел лев, и лев съел Пуликана!

И Бова покинул лес.

«В этой жизни умирать не ново» догонял ветер голосом дурочки Зои: «да и жить, конечно, не новей».

Он вдруг ее вспомнил и ее песню и свою, отравленную материнским ядом, ночь — и горькой желчью закипела месть. И какой еще цветок расцветет на покинутой любовью земле? — месть!

Месть — его новая жизнь.

V

1

На своем Ронделло въехал в Сумин Бова — на его малиновом закат горит.

Стража разбежалась. Были убеждены несомненно, что это сам Додон. И по городу пронеслась грозная весть о внезапном нападении Додона: «прячьтесь, где можете, а если возможно, бегите!»

И не успела передвинуться часовая стрелка, как окрестный лес: под чарами страха необычайное расположение: изо всякого дупла торчала — то рука, то нога, то блестящим выплавом плешь. А в городе из печных труб флюгером клетчатые юбки и полосатые штаны — как известно, спрятать лицо считается гарантией безопасности.

По улицам бегали беспризорные собаки. Собачьи конурки брались с бою и были забиты всех сортов сукном, шелка и ситца — шевелящаяся материя сигнализировала о безвыходности. И тут и там можно было видеть приплюснутые шляпы, они сидели на корточках вдоль тротуара отморившими свой век осенними мухоморами.

Синибалда, непремиримый враг Додона, эмигрант, на которого Додон давным — давно наплевал, как на вещь не стоющую внимания, Синибалда, посвящавший весь свой государственный досуг изучению сравнительных грамматик, в минуту смертельной опасности залез под кровать.

На кровать всею крепостью уселась мужественная Джиаконда, а сбоку на кровати грозно лежал кладенец, музейная копия, меч в чехле, предназначен на случай насилия: Джиаконда решила защищаться до последней капли крови.

Териз, молочный брат Бовы, на чердаке умяк между коваными сундуками; дядя Оген, который при Гвидоне служил в антоновской префектуре, разместился в погребе между маринованных грибов и моченых дуль и яблок.

Бову поразила пустынность улиц ровно в оккупацию в Париже, собаки и странное украшение домов: развевающиеся на трубах бабьи юбки, и ему показалось, над водосточной трубой из воронки рогулей ноги — на одной чулок спустился, другая на подвязке — и та, которая на подвязке держится непреклонно, не допуская никаких по- ползновений, а со спущенным игриво беспокоится.

На соборной колокольне у Симеона Столпника пробило три часа. Бова подумал: «и это среди бела дня! неужто Додон успелтаки опустошить город!»

Подъехал ко дворцу — та же пустыня. И не у кого спросить, дома ли хозяева. Оставив Ронделло на дворе у крыльца — бояться нечего, кому коня тронуть, Бова вошел во дворец. Лестница сама привела его к комнате Синибалды, где чувствовалось живое: кто-то сдавленно кашлял. Из предосторожности Бова обнажил свой меч.

При появлении Бовы Джиаконда резко поднялась и не сняв чехла подняла и держала перед собой тяжелую копию кладенца, ее зубы защелкнулись стрелкой, грудь подымалась до подбородка, а подбородок отбрыкивался.

— Заклинаю тебя Богом живым, наконец произнесла она, тяжело передвигая слова, ты, принявший образ нечестивого короля Додона, да воскреснет Бог, рассыпься!

Бова не рассыпался.

— Я Бова королевич! сказал Бова и улыбнулся, рассмотрев копию в чехле.

— Бову королевича я собственной грудью кормила, а ты проклятый Додон или его нечистое...

— Джиаконда, перебил Бова, но ведь это было тридцать лет тому назад.

— Перекрестись!

Бова перекрестился.

— Я Бова королевич! повторил он, глядя в недоумении на свою кормилицу: не рехнулась ли?

Синибалда вылез из-под кровати — кашель душил его немилосердно. Джиаконда положила копию на кровать и подозрительно оглядела «мнимого» Бову. Синибалда, откашлянув последние саднящие буль-бульки, мерил мелкой мерой — поле зрения мыши — свалившегося на его голову «богатыря»: поразительное сходство с Додоном, а не Додон! И как обрадовался: глаза! — на него смотрела Брандория.

— Надо известить Териза! засуетился Синибалда. И вместо телефона схватил подзорную трубку:

— Кто говорит? надсаживался Синибалда до петушиного писку, ничего не слышу. Приехал Бова, королевич Бова. Брандория — Огенвиллы — первая буква. Бова. Вылезай!

— Не кричи, я сама пойду, сказала Джиаконда, — легко напугать: у дяди может сделаться сердечный припадок, а Териз с перепугу еще стреляться вздумает: при нем всегда карманный самопал.

Джиаконда вышла.

Синибалда шарил по столу: ему хотелось закурить, а мундштук куда-то спрятался.

— Да вон он! показал Бова, присаживаясь к столу, а что с архивом отца?

— Все бумаги я передал в верные руки, Синибалда все еще недоверчиво посматривал на Бову, моему душеприказчику Константину Ивановичу Солнцеву.

— Который это Солнцев? из уроков Синибалды Бова помнил имя: король-солнце.

— Солнцев! друг Солончука и можно сказать родственник, оба из Индии, имена мифические.

— Не пропадет?

— Мифические! повторил Синибалда, среди бумаг обнаружены очень ценные документы. Наш добрый старый король Гвидон, твой покойный отец, Синибалда покосился на Бову, свободно говорил на обезьяньем и начал обезьянью грамматику. Пользуясь его матерьялом я приступил к синтаксису и надеюсь в ближайшее время...

— Идут! вернулась Джиаконда, а из-за ее плеч показался Териз.

Бова только что не говорил: «рассыпься», — так трудно было узнать в этом верзиле нежного робкого молочного брата. Высунувшееся разбойное дяди Огена не вызвало никаких недоумений: дядя Оген, хоть и родной брат Синибалды, но по рождению «темная личность».

В табак сразу вошла пыль и маринованное.

После дороги баня.

С Бовой пошел Териз: он все еще не был уверен: Бова это или Додон. Все решит баня, у Бовы, как бывает родимое пятно, была одна «выдающаяся» особенность, с детства запомнил Териз.

И когда вернувшись из бани, Териз шепнул матери, во дворце все ожило: сомнений не было: Бова.

Бова смеялся:

— Вообразить себе Додона! Да ведь я один въехал в город. Подумайте какое же вторжение — без войска, даже без свиты.

Вечером на балконе пили чай. Бова в чистой малиновой сорочке, Синибалда королем в чьей-то мифической музейной короне — короля Галацо. И Териз. Разливала чай Джиаконда. Разговор не прерывался: не Бова, говорил Синибалда о своем заветном — не о мести Додону, а сравнительная грамматика.

Териз, показывая на Бову, торжественно объявил с балкона о прибытии в Сумин королевича и что опасаться нечего.

— Бова королевич освободит Сумин — прогонит из Антона — насильника, вора и мерзавца Додона.

Улицы зашумели — жизнь восстановилась. Все были очень довольны, и только ссорились, обвиняя друг друга: кто первый поднял тревогу — пустил слух о Додоне. Лес очищался, трубы задымились.

2

В Сумине Бова собрал войско. И с войском выступил освобождать родной город Антон.

А Друзиана не погибла, как думал Бова: Друзиана дошла до моря и там ее и детей приняли на корабль, и жила она в Рагильском государстве у царя Салтана, никем не узнанная: жизнь ее была трудная: прачка — ходила по домам на большую стирку и брала себе на дом стирать.

Бова ничего не знает, похоронил Друзиану, а с Друзианой свое счастье. Ему не о ком думать и некого ждать. Место освободилось. И все его мысли перешли на отца, убитого Додоном. Ненависть к Додону и к матери заполнили его пустыню. Только и жил он местью — огонь, который грел и держал его на ногах.

Бова на своем Ронделло шел в войске Синибалды мстить Додону. Под городом встретит суминцев войско Додона. И начался «кровопролитный» бой.

Всем в глаза два всадника: и про того и про другого говорили, что это Бова, а другие, что это Додон — так они были похожи. И только одежда отличала их: Бова в малиновом, Додон в голубом.