— Можно один деликатный вопрос?

— Пожалуйста, вы же нас всех должны знать, — ответила она.

— Всех, но, наверное, не всё, а?

Оксана пожала плечами.

— Простите, мне показалось, что в вас есть что-то неузбекское, кроме имени. Или я ошибаюсь?

— Мама у меня украинка.

— Ясно. Она с вами?

— Что вы! Уехала, когда мне и трех месяцев не было.

— Почему?

— А кто ее знает. Отец об этом не любит вспоминать.

— А он где у вас?

— В Ходжа-кишлаке, что на берегу Сурхана. Это в Джаркурганском районе. Не слышали?

— Нет. Знаю, что там все кишлаки вдоль реки стоят, то слева, то справа.

— Верно.

— Ладно, Оксана, давайте свой чай и не думайте, что я прокурор. Да, — вспомнил он. — Пригласите ко мне, пожалуйста, начальника ПМК, председателя райпотребсоюза и руководителей ОРСов. Появится товарищ Разыков, пусть зайдет.

— Хоп.

«Каких только судеб нет на земле, — подумал он. — Вот и еще одна, покрытая тайной».

Когда Оксана занесла чай, Ильхом спросил:

— Вы пригласили товарищей?

— Никого не нашла, Ильхом-ака. Председатель райпотребсоюза сидит уполномоченным где-то, начальники ПМК, сказали, выехали по объектам, а ОРСов… их, оказывается, пригласили в Термез.

— М-да. А Разыков?

— Он уже пришел. К нему Гульбека Шариповна зашла, но я передала вашу просьбу.

— Отлично, пусть зайдут оба. Если не очень заняты, конечно.

— Хоп…

Гульбека Каримова была сверстницей Ильхома, училась в одной с ним школе, только в параллельном классе. Ильхом после школы ушел в армию, а она стала работать инструктором в райкоме комсомола и одновременно училась на заочном отделении пединститута в Термезе. Пока Ильхом был в институте, она успела выскочить замуж, три года проработать первым секретарем райкома комсомола, возглавив в районе движение девушек-механизаторов. Года два назад вот тут же на целине, кажется, собрала около пятисот тонн хлопка и была награждена орденом Ленина. Когда организовался район, вернее, немного позже, ее избрали секретарем по идеологии райкома партии. Теперь это была полная, выглядевшая гораздо старше своих тридцати пяти лет, женщина, мать пятерых детей.

— К вам можно? — спросил Разыков, приоткрыв дверь.

— Прошу. — Ильхом встал из-за стола. Поздоровался с ним и с Каримовой за руку. Пригласил к столу.

Установилось неловкое молчание. Разыков и Каримова, видимо, не знали пока, как вести себя с новым первым секретарем, хотя в его бытность инструктором обкома, конечно же, встречались с ним, беседовали, и так далее. Но… одно дело инструктор, и другое — непосредственный начальник. Чтобы приспособиться к нему, время нужно, а прошла-то всего одна ночь. И Ильхому… Честно говоря, еще раньше, когда учился в ВПШ, он не раз представлял себе, с чего начнет свою деятельность, если судьба сделает его первым секретарем райкома. На первом месте у него, помнится, стоял регламент на заседаниях и различных совещаниях. Вот и спросил он, как они проходят в Чулиабаде.

— Как везде, — пожал плечами Разыков. — Бывало, что бюро до полуночи затягивалось. Начиналось утром в десять.

— Нам нужно изменить такой порядок, — сказал Ильхом. — Попробуем ленинский стиль применить на практике. Докладчику на заседании бюро дадим три минуты, как делал Владимир Ильич на заседаниях Совнаркома. Две минуты — содокладчику. Минуты четыре тем, кто будет выступать с трибун совещаний и собраний активов. Принимается?

— А что можно сказать за три минуты? — удивилась Каримова.

— Наверно, не меньше, чем говорили в свое время наркомы. Самое важное.

— Если бы люди знали, где оно, это важное! — сказал Разыков.

— А вот этому их нужно учить, Ахмат-ака. Выбирать самое главное. Учить будем личным примером, так, я думаю, будет лучше.

— Ох, и трудно нам будет! — воскликнула Гульбека.

— Легкого хлеба не бывает, — ответил Ильхом и вдруг почувствовал, что тон его обретает жестокость. Он смутился: — Извините, пожалуйста, вы эту истину и без меня знаете. Но мне хочется, чтобы мы сами относились ко времени с огромным уважением и научили это делать других. Тогда и дисциплина подтянется.

— Разве мы против, — сказал Разыков, — понимаем, что пустая болтовня только расслабляет, а потом это и на работе сказывается.

— В принципе вы не против моего предложения? — переспросил Ильхом. На то было основание. Ему показалось, что второй секретарь произнес свою фразу неуверенно, даже с некоторым скептицизмом, мол, ничего из этой затеи не выйдет, но поскольку новый веник… хозяин-барин. «Начинать, видно, мне придется на свой страх и риск, — подумал Ильхом. — И ответственность, значит, брать на себя. Ну, что ж, пусть будет так». Он нажал кнопку вызова секретарши. Когда она появилась в дверях, попросил: — Пригласите ко мне всех заведующих отделами и их заместителей.

Вскоре они собрались, устроились на стульях вдоль стен. Ильхом вкратце объяснил им, как отныне будут проходить заседания бюро, всякие собрания и совещания. Потом у каждого в отдельности выяснил, за каким хозяйством или отделением он закреплен уполномоченным района. Оказалось, что все они являются таковыми.

— С сегодняшнего дня, товарищи, — сказал он, — институт уполномоченных в районе отменяется. Попробуем обойтись без них, тем более, что в управлении сельского хозяйства есть кому этим заниматься. Прошу отозвать руководителей районных организаций и учреждений, которые курируют ваши отделы. Я думаю, что, если каждый из нас на своем месте будет хорошо работать, то есть добросовестно исполнять возложенные на него обязанности, дело двинется. Может, я неправ?

— Правы, Ильхом Пулатович, — произнес, привстав, заведующий отделом пропаганды и агитации Саломджан Менглиев, невысокий коренастый мужчина лет сорока. — В каждом колхозе и совхозе сегодня работают по сорок — пятьдесят специалистов с высшим образованием. Хвалимся этим с высокой трибуны, а на самом деле… выходит, что мы им же и не доверяем, посадив в том хозяйстве уполномоченного.

— Мы вас правильно поняли, Ильхом Пулатович, — сказал Менглиев.

Настроение сидящих заметно улучшилось. Ильхом видел, как они довольно переглядывались друг с другом, улыбались. И он их понимал. Как человек, которому осточертела упряжка уполномоченного еще в совхозе, где он был главным инженером. Случалось, его посылали в отделение, где он никакой пользы не мог принести. И он вспомнил, как в минувшую зиму был в этом же районе уполномоченным обкома. Его направили в колхоз «Аланга».

Тогда все вокруг было бело от снега. Дул, — случайное, конечно, совпадение, — «афганец», колючий и злой, наметая под чахлыми кустами янтака, у обочин дорог и насыпей каналов и коллекторов рыже-белые — снег с песком — сугробы и сугробики, нес поземку по ровным пространствам степи. Ильхом спешил попасть в район задолго до начала рабочего дня, чтобы поставить в известность первого секретаря о своем прибытии, только Таиров не принял его, а передал через дежурного, что он в курсе. Он все еще помнил инцидент с орденом для чабана и теперь вновь показал ему свой характер.

От райцентра до «Аланги» километров десять, его угодья лежат у самого подножия Кугитанга. Другой на месте Таирова обязательно бы поинтересовался у гостя, мол, как у тебя с транспортом, может, сказал бы ему, на что следует обратить внимание. Ильхом пожалел, что заехал в райком. Из приемной он позвонил в колхоз, там председательствовал его давний, еще со студенческой скамьи приятель Уракджан Бердыев. Правда учились они в разных институтах. Уракджан в сельскохозяйственном, а Ильхом в ТИИМСХ. Но Бердыев был негласным руководителем землячества сурхандарьинских студентов в Ташкенте. Парень он был не по годам мудрый и своими здравыми суждениями внушал доверие, вызывал уважение остальных ребят. Он мог дать дельный совет, организовать помощь тому, кто не получал стипендию. Вернувшись, Уракджан некоторое время работал участковым агрономом, потом главным, и вот уже несколько лет председательствует. При нем «Аланга» полностью перешла на производство тонковолокнистого хлопка, доходы стали ощутимыми, и колхоз быстро пошел в гору.