— Родная моя, — произнес Ильхом, поцеловав Лолу, — умница! Не думай, что я буду эгоистом и заставлю тебя сидеть в четырех стенах. Нет, ты будешь работать, а между делом — рожать. Согласна?

Отдыхать — не работать. Это давно известно. Но Ильхома все равно тяготил этот отдых, ему казалось кощунством, чуть ли не предательством, уехать на море в самое напряженное время. Да и обсуждение его предложений тревожило: как оно там проходит, не влияют ли на ход те, кто проголосовал против. И хоть он и пытался держать, как говорится, себя в форме, быть всегда жизнерадостным, радующимся и синему простору моря, и прозрачному сочинскому небу, и теплому солнышку, Лола все же почувствовала, что Ильхому все это в тягость, что, дай ему волю, он сию минуту улетит в свой Чулиабад.

— Завтра мы улетаем, Ильхом-ака, — объявила она как-то утром.

— Как улетаем? — воскликнул он с удивлением. — Мы же только десять дней и прожили тут, а срок путевки — двадцать четыре. Нет, женушка, будем отдыхать.

— Мама моя уже знает тут все ходы и выходы, — сказала она, — так что мы их оставим, билет я им купила, они не возражают против нашего вылета. Вот и все!

— Ну, почему, Лола? — произнес Ильхом, в душе радуясь, что так складываются дела.

— Я же вижу, Ильхом-ака, сердцем чувствую, что все эти десять дней отдыха вы сменяли бы на один час пребывания в Чулиабаде. Я знаю, почему вы тревожитесь. Завтра улетим, остановимся в Ташкенте на часок и полетим дальше. Вместе!

— Спасибо, друг мой! — Ильхом поднял жену и закружил ее по комнате…