Он опять умолк, повесил голову и даже чай в пиале больше не взбалтывал. А Юки, исполненная в ту минуту нежной жалостью к рассказчику, взяла его за руку, сжала ладонь и придвинулась ближе. Мастер сначала посмотрел на руку, потом на Юки, вздохнул и продолжил:

— Я бы может что-то и придумал, будь у меня побольше времени и не случись… Разлива креатуры. Ее взаимодействие с генизой Земли обернулись непредсказуемо, катастрофически непредсказуемо. К вечеру стремительно похолодало, а уже ночью пошел снег. Снег шел и утром на следующий день. Он шел больше месяца, то усиливаясь, то ослабевая, под страшные, никогда не виданные вербариацами морозы. Впрочем, они и замерзнуть то не успели. Все погибли от безумств, от истерических метаний, навеянных снами и бессонницей. Что мог сделать я? Их было триста восемьдесят, а я — один. Я всюду опаздывал. А если и успевал, то все равно был бессилен. Все, что я мог, это стать их усыпальницей, — он снова горько усмехнулся. — Психобот Енисей. Пастырь… Последних с Вербарии.

Губы его задрожали, он поставил пиалу на тумбочку, аккуратно отнял у Юки свою руку и закрыл лицо руками. С минуту он сидел не шевелясь. Было видно, как время от времени он вздрагивал от внутренних толчков. Наконец, он отнял от лица ладони, вытер глаза пальцами и посмотрел на Юки. Снедающая его тоска взглядом передалась ей. Она почувствовала, как уголки ее губ задрожали, как к горлу подступил тугой комок. Она смотрела в его глаза не отрываясь и, когда по щеке ее скользнула слезинка, бросилась и обняла его.

Из всех кого она знала, этот робот был самым человечным.

— Я носил их, Юки. Носил в груди все двадцать тысяч лет. По дну океана унес их с оледенелой Антарктиды, сохранил в хаосе Земной истории и только сейчас, когда появилась Вторая жизнь, отпустил.

— Бедный, — Юки всхлипнула. — Столько лет, столько лет в одиночестве и с таким грузом. Это невыносимо. Прости меня, Енисей. Прости, что сомневалась в тебе в начале. Ты хороший. Ты лучше всех, настоящий спаситель своего… Своего. Ты последний… Вербарианец…

Она уткнулась лицом в его широкую грудь и разрыдалась. Ей было жалко Енисея, Вербарию, ей было жалко избранных, Сейвена и Крайтера, жалко всех и еще… Себя. Но не себя теперешнюю. Было жалко, что она не поддержала Енисея в его тяжелом странствии. Тоскливо от того, что она не знала его раньше, что могла вообще никогда его не узнать! Но узнала. От этого знания в груди становилось горячо. Хотелось обнять и никогда больше не отпускать его. Он жил тысячи лет, пусть проживет еще тысячи, но пусть… Пусть все ее дни теперь принадлежат ему. Им.

* * *

Взбитую, всю истерзанную кровать они оставили и, усевшись прямо на полу, на плаще Енисея, остывали, допивая прохладный чай.

Все, что выдавала в Енисее робота, это вес. При его росте и комплекции он весил раза в полтора больше, чем ему было положено. Он был мягок и нежен с ней, где нужно — тверд и напорист.

— Енисей, ты всегда был таким? Ну, таким… Человеком?

Она лежала головой у него на коленях и заметила, как при ее, наверное, наивном вопросе, он улыбнулся в бороду.

— Нет, конечно. Послушала бы ты меня вначале. Бзз-т, то, да бзз-т, сё. Страшно косноязычен был. Да и выглядел как робот из фантастических книжек прошлого века.

— Я не о том, — Юки поднялась и села рядом, облокотившись о кровать. — Ты человек внутри.

Енисей пожал плечами.

— Люди ведь тоже не людьми рождаются. Все, любую черточку себя, своего характера они черпают из общества. Общества родителей, братьев, сверстников, учителей и просто тех, кто рядом. Общественные веяния того или другого времени выстраиваются в человеке декорацией, на чьем фоне разыгрывается вся его жизнь. Иногда декорации рушатся и человек разучивает новую роль из актуального спектакля истории. За свою жизнь я таких декораций перевидал у-у-у, целый замок отстроить можно! Но общество у меня было одно.

— Триста восемьдесят вербарианцев…

— Ради них я научился спать. А спать я мог долго, по целым месяцам. Первые пятнадцать тысяч лет я так и делал. Впадал, как медведь какой, в спячку и проводил долгие зимние вечера со своими друзьями. Для них, или для нас, если хочешь, я устроил эдакую Вечность в миниатюре внутри себя. Там и учился. Помимо приятного общения так я еще и свой ресурс сберегал. Потом, когда народу на Земле стало побольше и от каменных игрушек они перешли к железным, долго спать уже не доводилось, ведь у меня была своя цель. Я хоть и робот, но робот не вечный. Когда-нибудь и мне должен прийти конец. А ко времени, когда мои шарниры окончательно заржавеют, я должен был найти для них новый берег. И нашел.

— В интернете?

— Угу, там. Широкий берег. Всегда есть, где спрятаться и сохраниться.

— А Вторая жизнь?

— М-м-м. Это скорее цветастый интерфейс такай.

— Все равно не пойму. Как они стали информацией? Я имею в виду, если весь интернет, это только программный код, пусть и большой, то как крохотные сгустки биоэфира смогли стать цифрами?

— А как это делаете вы, когда погружаетесь во Вторую жизнь?

— Все делает пятый мозгошин. Он комплексно эмулирует все шесть органов чувств. Угнетает импульсы физиологических рецепторов и подает в мозг свои модифицированные импульсы, синхронизированные со Второй. Но ты ведь и сам все знаешь.

— Тогда, что происходит во сне? Где в человеке спрятан этот природный мозгошин? Ведь разве сновидения это не, как ты выразилась, эмуляция органов чувств?

— Да, но она безотчетная. Во сне ведь нельзя намеренно что-то сделать, все происходит само собой.

— Но ведь есть люди, которые умеют контролировать сны. И, в принципе, любой может научится технике осознанных сновидений. А тогда получается, что личности бродят внутри собственной личности, — Енисей добродушно усмехнулся. — Земляне большие молодцы. Многому сами научились, разобрались в своих телесах хорошо, но вот о сознании или даже просто о снах разумение имеете поверхностное. Ведь это вы сами во сне, ваша ментальность — душа ваша! — в мозгу ворочается. Вынимает из мозга все то, что за день было принято.

— Я не сомнолог, а инженер серверного пространства.

— Не обижайся, я не хотел уязвить тебя. Этого не только ты, этого никто не знает. А если кто и догадывается, то заботливо огородит себя забором из логических объяснений, да шмыг назад, к понятному и родному.

Он немного подумал, как бы окидывая умственным взором все сказанное.

— Ты спрашиваешь как я это сделал. Я занимался этим еще до Земли, занимался с ментальностями еще живых. С освобожденными ментальностями проще. Понимаешь, душа землянина, биоэфир вербарианца или капли Ра это исключительным образом составленные атомы воды. Они рассеяны по телу, но больше всего сосредоточено здесь, — Енисей похлопал себя ладонью по груди. — Души не могут быть сами по себе, они всегда связаны с чем-то и чему-то принадлежат. При жизни тела, они принадлежать телу. После смерти, вливаются в генизу планеты. Когда тело умирает, ментальность утекает не сразу. Ей требуется какое-то время, чтобы собраться. Время не большое, но для перехвата хватает. Я, например, погибших клал в ванну с водой. Оттуда уже ментальности и выцеживал. Физически они все здесь на Шикотане. Я их в одном из серверов, в лохматой пробирке, схоронил. Железная башня, теперь их тело. А интернет их сон.

— Выходит, они сейчас там? Такуми Асано, это они и есть? Только… Не пойму опять. Их ведь было триста восемьдесят.

Енисей ответил не сразу. Он нахмурился и зрачки его смятенно забегали.

— Наверное, это такая особенность ментальностей — слипаться со временем. Как Мудрецы Ра. Ментальности растворяются друг в друге, становясь генизой. Генизой планеты, пирамиды или психобота. Групповое сознание, — он посмотрел на Юки. — Это произошло и с моими вербарианцами.

— А Эйра?

— Эйра?

— Да, кто она такая? Если Такуми Асано это вербарианцы, то кто тогда Эйра?

— Она, — Енисей ласково улыбнулся, — можно сказать, моя сестра. Такое же рукотворное создание, только земное, не вербарианское. Меня зачинали с определенной целью, как пастыря. Она же вышла из интернета, как Афродита из пены морской. Без физического воплощения. Чистая ментальность.