Вся цепочка поднялась нитью тех самых четок. Вслед за ней мир ослепительной Антарктиды призрачно задрожал, поплыл и обернулся полутьмой маминой спальни. Слегка пахло пылью, как от любой, долго нежилой комнаты. Сквозь реху плотных теневых штор выбился полуденный луч. В его ослепительном золоте кружился хоровод пылинок.

— Ваня, это ты тут шуруешь? — спросила вошедшая со спины мама, прошла к тумбочке, взяла из ящика «Звездочку» и, не дожидаясь ответа от сына, ушла.

Вавилов стоял разевая рот как рыба, глядел то на светящиеся слабым зеленцом бусины, то на золотистый клин света. Намагниченной стрелкой в башке крутилась мысль: что это? Сон или сном была Антарктида? Он медленно повернул голову к комоду, над которым возвышалась мутное старое зеркало. Облупленный, загоревший докрасна нос, россыпь веснушек, оттопыренные любопытные уши… Но из-под копны спутанных русых волос смотрели его глаза, сузившиеся от страха глаза Вавилова.

Он помнил свою жизнь, всю до тех минуток, как вытащил из тайника россыпь атомных батарей. Детство, отрочество, взрослость… Теперь можно было увернуться от ошибок, что он совершал, сделать свою жизнь лучше! Например, согласиться на предложение Хосе Франсе. Или даже открыть пирамиды под Гизой самому! Или… Или открыть иной разум на Меркурии!

— Тьфу, черт. Все не то, не то, не то! Не за тем меня сюда выкинуло.

Он бросился в свою комнату, за стол. Фломастеры, краски, карандаши… Все аккуратно расставлено по стаканам и баночкам. Все его детские рисунки лежали аккуратной стопкой на краю стола и только один, самый выдающийся красовался посередке. Вавилов взял его в руки, улыбнулся, на мгновенье подлинно вернувшись в детство.

На рисунке был изображен космический корабль, несшийся мимо солнца от Земли к Меркурию. Он помнил, как этот рисунок — фаворит двухмесячной деревенской практики — еще с полгода висел у него в комнате на стене их городской квартиры.

Но улыбка медленно сползла с его губ, едва он перевернул рисунок. На обороте твердым взрослым почерком красовалось: «Вавилов! Не соединяй эти чертовы полукруги! Не соединяй, иначе все тазом медным накроется!» Надпись была сделана простым карандашом и, судя по грифельным разводом, он много раз стирал ее и переписывал.

Отыскав взглядом нужный стаканчик, он достал сточенный карандаш с ластиком и внес новую поправку: «Вавилов! Убери огнетушитель из-под керни! А то по щам получишь так, что мало не покажется!»

Перечитав написанное, он положил рисунок на место, откинулся в кресле, замер. Сколько раз он бывал уже здесь? Сколько раз предупреждал себя о чем-то? Может, первая подсказка сводилась к тому, чтобы смолчать про трещину в Хрустальном гроте? Или когда сочинил Абе про НЛО? Или когда выстрелил последним гарпуном чуть выше, чем хотел?..

Хрустальнвй грот, Древние, Создатель, молибденовая жеода, — полукруги! — вот его задачка. Сквозь это все он и продирается, программируя свое подсознание через записки в прошлом. Не иначе с чьей-то высокой подачи. Создателя? Нет, вряд ли. Этот Атодомель и его прихлебаи как раз наоборот препоны строят. Вот, например, Заур со своим огнетушителем. Съездил бы он Вавилову по харе, не будь одурачен Древними? А здесь и сейчас он только для того, чтобы избежать, продвинутся дальше… Но куда?

— Куда… Интересно, сколько… Сколько раз я уже об этом думал здесь?.. — пробормотал он мальчишеским, незаломанным голосом.

Наверное это все он, молибденовый человек его водит. Опять-таки куда? И зачем… Ну, прежде всего, что б Вавилов не погиб, иначе ехал бы он сейчас в тягаче и ждал холодной смерти, а не здесь сидел.

— Хм.

Видно, все то, что он пока делал — делал правильно, и дальнейшее знать ему необязательно или даже вредно. А вот, ну как, как заберется Создатель к нему в голову и подслушает мысли? Все — провал! А так…

— Делать все по «чуйке» вот что нужно.

За спиной звякнуло что-то, как будто по пустому здоровенному тазику провели ножом.

Он оглянулся.

В запертую входную дверь кто-то с силой ударил. Еще и еще.

— Вавилов! — голос принадлежал Зауру. — Открывай, демон тебя дери!

За дверью послышалась какая-то возня и злое пыхтенье Заура.

— Где он?!

— Кто? — отозвался растерянный голос Женьки.

— Огнетушитель, кто!

В голове у Вавилова прошмыгнула мысль удовлетворения — это он, еще с вечера, спрятал его под кровать в своей комнате. Так, на всякий случай.

— А пистолет твой где?!

— М, сейчас, — промычал Женька и затопотал прочь.

— Вавилов, открывай! Иначе сейчас Женька с наганом вернется, пристрелю как собаку!

— А ну-ка, — Вавилов выдернул из ящика ухмыляющегося Древнего, прижал его за горло к груди, схватил с полки отвертку и приставил ее к виску зеленухи.

С заложником в руках, он подошел к входной двери и гаркнул, что есть мочи:

— Открываю, только спокойней, братцы, без резких движений! Я камеры все настроил, что б с разу в облако транслировали. Случись что со мной, вам всем тоже хана.

Злое пыхтенье за дверью поутихло. Тогда Вавилов отперся, рывком притянул дверь и отступил на два шага. Растрепанный и злой Заур заслонял собой весь проход. Где-то за его спиной прыгали глаза Васьки.

— Что ты натворил! — с надрывом выкрикнул Заур. — Ты их убил! Всех убил!

— Нет не всех. Вот, одного оставил, видишь? А начнешь буянить и этого заколю. — С минуту они молча, не двигаясь смотрели друг другу в глаза. — Шаов, мы с тобой с первого курса вместе. Сделал бы я нечто подобное без веской причины?

Заур продолжал молчать. Видно было, как взыграли желваки под его рыжей бородой.

— Нет. Если умом не тронулся, — наконец выдавил он и Вавилов выдохнул облегченно. Обошлось, остывает.

— Там в пещере… — начал, было он, но осекся, скосил глаза на Древнего. — В другом месте, брат. Без ушей вот этого все расскажу подробно. Ну?

— Тьфу, — сплюнул Заур, всплеснул руками, развернулся и зашагал прочь.

Вавилов чувствовал, как свитер на его спине промок от пота и кололся. Рука с отверткой опустилась. Ноги дрожали. Едва он успел завалить Древнего обратно в короб, как примчался Женька с пистолетом.

— А… Что тут случилось-то?

— В камбуз, Жень. Вась, ты тоже иди. Сейчас я упакую этого и приду к вам.

Юки шла по темному коридору, сплошь испещренному черно-белыми крапинками. Пунктиры и линии, точки, запятые, какие-то странные загогулины сливались в сплошной хаотический узор. Вблизи она еще могла различить детали, но уже на расстоянии вытянутой руки коридор превращался в мерцающую черно-белым хаосом трубу, от шевеленья которой голова кружилась. Наконец, Юки просто закрыла глаза и доверилась путеводному чутью Эйры, что вела ее вперед.

Звуки шагов пропали. Дыхание, биение ее сердца тоже растворились под закрытыми веками. Вновь пришли мысли о смерти. На мгновение ей сделалось страшно. Она вновь ощутила то томительное, раздирающее душу чувство, когда лежала после землетрясения под бетонной плитой. Еще живая, но уже почти мертвая. Каждое мгновенье обретает вес, становится чем-то тяжелым и осязаемым… Совсем не так как для живого и, самое главное, — свободного человека. Впрочем… Юки окинула себя мысленным взглядом. Впрочем… Она все так же думает и так же свободно чувствует. Тогда что же такое смерть? Неужели просто страх перед неизвестностью?

Когда Юки открыла глаза, то не увидела больше рябой трубки. Они с Эйрой шли босиком по свету. Над и под ними — вокруг простиралась белая пустота. Но не холодная или немая, а теплая, своя. У нее вдруг родилось чувство, что она не уходит, а возвращается. Возвращается в то место, которое можно назвать новым домом. Новым существованием.

Белесое ничто (или все-таки всё?) становилось гуще и плотней. Оно, как теплый утренний туман — нет! — как томный пар сауны обнимало их. Юки уже не видела Эйры, только чувствовала ее ладонь. Теплую и живую.

— Мы уже… Пришли? — решилась, наконец она на давно крутившийся в голове вопрос.