– Дай, Господи, мне тебя еще, когда ни будь встретить… – сказанные слова, казалось, полностью заполнили пространство его небольшой комнаты и перетекли в пространство его будущей жизни, которую предстояло прожить. В одиночестве?
– Только не навсегда, только вернись, ну хоть не сегодня, не завтра, но все же вернись, – повторял мужчина вслух снова и снова, глядя сквозь мутное, давно не мытое стекло окна на совершенно безлюдную в столь ранний час набережную.
Постояв еще какое-то время у окна, продолжая думать о ней, Сергей начал неторопливо, словно по инерции готовить традиционный свой нехитрый и непритязательный завтрак. Вчерашний чай, который они пили вместе, еще так недавно, что он, казалось, сохранял тепло минувшей ночи, два подогретых на чугунной бабушкиной сковороде бутерброда с почти засохшим сыром, купленным несколько дней тому назад, до встречи с ней, теперь казалось в другой жизни, навсегда миновавшей. Он, молча и задумчиво, покачал головой, словно продолжая вести с самим собою какой-то неслышный никому диалог, продолжая что-то обдумывать, ведомое лишь ему одному. Равнодушно позавтракав, долго, тщательно и неторопливо одевался в любимую и привычную серую рубашку в мелкий рубчик, затем старательно повязывал перед старым, видавшим виды, зеркалом темно-синий галстук и надевал строгий темный костюм, явно ставший давно окончательно немодным. Словно и не стояло нестерпимо жаркого лета на улице, словно и не было в его жизни этой страстной, незабываемой, прекрасной и сумасшедшей ночи, внезапно налетевшей и перевернувшей его жизнь. Его зеркальное отражение было точно таким же, как и вчерашним утром, таким же, как и во все прошлые дни. Внешне все оставалось, казалось, как всегда и абсолютно ничего не изменилось.
– Неужели такое существует? Может быть, это и есть то, что писатели и многие люди называют любовью? Во всяком случае, со мной такого раньше не случалось никогда, – подумал он, удивившись собственным мыслям, допускавшим неизведанное им никогда ранее романтическое чувство в свою жизнь, чувство, в существование которого он собственно никогда и не верил.
Выйдя из дома, Сергей, не спеша, направился к Театральной площади, правда, не тем путем, что обычно, а отчего-то, изменив сложившейся многолетней привычке, пошел по той улочке, что шел сегодняшней ночью, с ней. Он проходил мимо старинных домов с эркерами, скульптурными бюстами и мраморными вазами, спрятавшимися в неглубоких стенных нишах, проходил мимо тех домов, которые она внимательно рассматривала так недавно. Вновь шел там, где всего несколько часов тому назад гулял с ней, еще не ведая, что их ждет впереди эта чудная, неповторимая ночь, перевернувшая его устоявшуюся, спокойную и неторопливую жизнь. Но, как ни странно, ему совсем не было жаль происшедшей утраты былых своих представлений и привычек. Охватывало его лишь беспокойство по поводу некоторого непонимания того, когда они вновь встретятся, когда, наконец, вновь будут вместе. А то, что будут, непременно будут, сомнения не возникало, ибо без нее он не мог представить себе дальнейшей жизни. Оставалось лишь терпеливо ждать того, что, обязательно, произойдет, поскольку ничего другого просто быть не может. Ни что другое теперь уже невозможно.
– Почему она так ушла? Отчего? Ведь все было так хорошо. Может быть, я ее чем-то обидел и сам того не понял? Не спросила даже, как меня зовут, не попрощалась. Зачем-то раскричалась на всю квартиру, – так размышлял он, направляясь к трамвайной остановке. И явно, не смотря на прилагаемые старания, был не в силах понять сути ее необъяснимого, резкого ухода.
В тот день прошло несколько томительных для него рабочих часов, за которые он, молодой, и как все считали, перспективный ученый, занимающийся не простыми проблемами, по выработавшейся привычке достаточно много всего успел сделать. Потом прошло несколько дней, на протяжении которых он с нетерпением ожидал ее прихода, а затем и долгих недель, мучительно перетекших в месяцы. И постепенно напряжение того первого времени, когда он продолжал непоколебимо и настойчиво верить, что она вернется, ну, хоть, если не к нему, то уж к Арке Новой Голландии придет, ведь бывает же там, сама говорила, пронеслось мимо него, миновало и исчезло. Постепенно притупилась испытываемая им острая боль, вызванная ее исчезновением, но не покинула его глухая тоска, ставшая привычной, как и теплящаяся вера в ожидание неминуемой встречи.
Безмерно измучившись, Сергей, однажды, все же запретил себе ее постоянно ждать, попытался о ней больше не думать, и, совершив усилие над своей уставшей душой, начал безудержно встречаться по вечерам и ночам с разными, в сущности, всегда совершенно случайными для него, женщинами. Но, выходя по утрам из дома, и, особенно, возвращаясь вечерами к себе, один ли, с кем-то, он, словно вор или в чем-то провинившийся подросток, опасающийся быть пойманным и уличенным, наказанным, каждый раз исподволь озирался, оглядываясь на околдовавшее его навсегда место. И ему, отчего-то, беспрестанно виделось там, в неясном свете рассвета или в полумраке наступающих сумерек, прямо напротив гигантского пролета каменной Арки, ее высокая стройная фигурка, обтянутая узкими джинсами, с длинными темными развевающимися волосами поверх одетой строгой и белоснежной английской блузки с небрежно и безмятежно закатанными до локтя рукавами. Так, эта гибкая фигура будет видеться ему весной и летом, осенью и в морозную зимнюю пургу, будет видеться ему постоянно. И он настойчиво, с охватившей его мучительной страстью мазохиста, будет вспоминать ее замечательное, хотя и злое тогда лицо, лицо с удивленными глазами то ли большой фарфоровой куклы, то ли загадочной мифической Сирены, приворожившей его, видимо, навсегда. Он будет в не уходящих думах своих тянуться рукой к этому лицу, и, о, Боже, сколь часто будет ему казаться, что его пальцы вновь обретают возможность взволнованно и трепетно скользить по волшебному овалу, касаться нежной, шелковистой и совсем еще юной кожи.
И как-то раз, лет девять спустя, бесконечно устав от этих, не покидающих его, бесконечно преследующих не первый год мыслей, Сергей остановится одним холодным осенним днем на том самом месте у Арки Новой Голландии, где с ней встретился, однажды. Последние листья стремительно облетали с почти оголившихся деревьев, непослушным вьюном ложились на остывающую землю, опадали на темную воду реки, крутились назойливо у его ног, никак не желающих отсюда уходить. Он понимал, что вскоре наступит очередная длительная и тоскливая зима, то единственное время года, когда он чаще всего окончательно терял надежду на встречу с ней в этом месте. Полностью выдохнувшись, словно после длительного бега, он тяжело закроет глаза, чтобы ничего не видеть кругом, в этой страшной пустоте, обступившей его, и ему почудится, что она, так давно его покинувшая, вновь рядом, и смотрит на него из осеннего желтого листопада своими огромными незабываемыми глазами. И тут он увидит, неожиданно, внутренним своим зрением совсем другую картину, верно, абсолютно верно бывшую с ним. Когда-то. Когда?
Сергей увидит маленькую девочку на том месте, где сейчас стоит, малышку с молодой матерью, девочку, неотрывно и восторженно смотрящую на Арку, и упрямо перебирающую маленькими ножками упавшие осенние листья. Листья, стелящиеся под ногами в своем безостановочном танце, точно так же, как они кружатся и сегодня. И рядом, отчего-то, он. Стоит и смотрит восторженно на нее.
– Что же это было? И было ли? – лихорадочно думал он, погружаясь в воспоминания картин своей детской жизни.
И перед глазами его возникла сцена минувших дней, когда он стоял напротив Арки Новой Голландии со своими, совершенно полузабытыми теперь, девчонками-одноклассницами. Он – подросток, проходивший мимо и, вдруг, зачем-то остановившийся, на том самом месте, где позднее встретил ее, где стоит сейчас в своем не проходящем и, видимо, нескончаемом одиночестве.
– Какая у Вас красивая малышка, – перебивая друг друга, громко и восторженно заговорили тогда, шедшие вместе с ним из школы девчонки.
