Это пауза для нас всех – возможность немного расслабиться, демонстрируя беспокойство о коллеге. Лицемерная демонстрация «правильных» реакций для надзирателей, ведь все это потом пойдет в характеристику. Хотя наблюдающим за нами сейчас не до наблюдений – они сообразили, что школьница может умереть, а свидетелей у них много, кто-нибудь да стуканет. Поэтому, мешая друг другу, надзиратели суетятся вокруг тела Ренаты, не подающей признаков жизни. Я бы, наверное, тоже хотела так, раз – и освобождение, но думать об этом нельзя, за такое будет психиатр.

– Покушай, – мне в руку ткнулся бутерброд. Витькин голос перепутать невозможно.

Он обо мне позаботился? Понял, что я не ела, и взял для меня бутерброд? Разве так бывает?

– Спасибо, – также очень тихо ответила ему, моментально зажевывая подарок, чтобы никто не увидел.

Главное, не оборачиваться, а то пропадет экзамен. Очень боюсь обернуться и увидеть эту его ухмылку, которую он натягивает на лицо, как маску. Впрочем, почему «как»?

Тяжело вздохнув, возвращаюсь к уравнениям и задачам, а за окном уже слышится дробный металлический лязг двигателя садящегося вертолета. Видимо, сильно испугались, или же Рената уже… Уже свободна от этих всех лицемерных людей. Правда, чем я от них отличаюсь? Ничем…

Рената… Была у нас такая девочка, добрая, хорошая. Жила среди лицемерия и умерла так же. Несмотря ни на что, не смогли ее спасти. Теперь у церберов будут неприятности, особенно если жалобу кто-то напишет. А я напишу. Ренату это не вернет, но, может быть, спасет жизнь кому-то другому. Улетели спасатели, забрав тело… слово-то какое «тело», противное, прямо наждаком по стеклу. Все сидят хмурые, но никто не плачет. А что им плакать, не близкий же человек умер…

Взяв себя в руки, решил вернуться к экзамену. Тяжело это – на моих глазах умер человек, а я даже не дернулся помочь, хотя чем я могу помочь? Вот так все и подумали, а Рената ушла. Взглянув на Светку, когда уносили мертвую девочку, я почувствовал будто удар под дых – та смотрела на тело с завистью. Явная зависть читалась во взгляде Светланы, и от этого стало просто страшно. Что же с ней такое произошло, если смерть вызывает… зависть?

Дописать, однако, нам не удалось. Разом взвыли сирены воздушной тревоги. Пару раз в год в Швейцарии проводят учебные тревоги гражданской обороны. По такой тревоге надо бросать все и бежать в убежище, существующее в каждом доме, магазине, школе. В последнее время что-то они участились – в этом месяце третья уже. Все вскочили и посмотрели на церберов, а те были явно в раздрае: с одной стороны, экзамен покидать нельзя, а с другой – а вдруг тревога не учебная, а на них один труп уже висит.

– Оставить все, как есть, на столах! – прокаркал старший из надсмотрщиков. – Вещи не трогать! Быстро в убежище!

– Но как же… – попробовал произнести кто-то, но на него так зыркнули, что парень заткнулся, устремившись со всеми к выходу.

– Осторожно, – подстраховал Хелен, чуть не упавшую в дверях, потом увидел Светку, шедшую медленно, будто нехотя. – Света, тревога все равно учебная, а потом характеристика, понимаешь?

– Да, спасибо, – будто встряхнулась она, начав двигаться быстрее. Я пропустил девушку вперед, чтобы не затоптали.

Единой массой мы скатились по лестницам, потому что во время пожара и тревоги лифты отключают. Учебная эта тревога или нет – не так важно. Она отвлекла нас от произошедшей на наших глазах смерти. То есть, в общем-то хорошо, потому что нет ничего хорошего в том, что мы увидели, совсем нет. Вот и последний пролет, широко открытые толстенные двери убежища. Не дав Свете рвануться внутрь, я придержал ее за локоть.

– У двери сядем, здесь закуток удобный, – объяснил я свои действия вздрогнувшей от прикосновения девушке. Противогазы у нас универсальные, поэтому нужно будет – наденем. Все наши действия потом анализируются, интерпретируются и попадают в характеристику. А характеристика здесь – штука страшная, универ могут зарубить только на основании этого клочка бумаги.

– Хорошо, – покладисто кивнула Светка. Какая-то она подавленная, что было бы объяснимо, если не зависть в глазах, очень уж хорошо я такие взгляды распознаю.

Мы удобно расположились в закутке.

– Можно отдохнуть… – напомнил я, потому что тревоги тут часа на два, не меньше. Народ уже организовался в отношении обмена мнениями по поводу заданий, а я задумался.

Тревог в последнее время становится все больше, к тому же говорят, что мир демократии опять чего-то не поделил с «восточными варварами», к которым относят и мою родину, поэтому могут быть эксцессы. Американцы, говорят, опять что-то над Аляской сбили, пытались выдать за внеземной космический объект. Ну это понятно почему – отвлечь народ, отчаянно не желающий воевать. Середина века, а все делят что-то, хотя, казалось, уже все давным-давно поделено.

Мысли перескочили на Светку, что вытянула ноги, опираясь спиной на стенку, и закрыла глаза. Сидела она так, чтобы ни в коем случае меня не коснуться, даже случайно. Тоже не слишком нормально на самом деле, но подумать об этом можно и потом.

Так и представляется – прилетят инопланетяне и стерилизуют эту планету. Я бы стерилизовал на их месте. Светка, судя по выражению лица – тоже.

Эх, девочка, как же помочь-то тебе? Был бы жив папа, он подсказал бы, но его никогда больше не будет.

Как-то необычно быстро дали отбой – не больше часа в этот раз нас продержали в этом месте. Двери убежища уже открыты, надо бежать обратно, чтобы успеть дописать, потому что, кто этих церберов знает, могут и не продлить время экзамена. Ну и что, что тревога, их это вполне может не интересовать.

Вот закончится экзамен, я дня три выжду, а потом на вас, гады, такую жалобу накатаю, вовек не отмоетесь!

Нужно бежать и подстраховать девчонок, не мы одни такие умные – все спешат обратно.

Вроде бы всем по восемнадцать-девятнадцать, а несутся, не разбирая дороги, как стадо баранов. Ни под ноги не смотрят, ни на окружающих, хотя чего я ожидал. Какая страна, такие и интересы. Не дал упасть Сабине, поддержал Светку, поймал Хайке. Нормально, теперь можно садиться и писать дальше, не так уж много и осталось.

Взбодрила эта тревога, действительно взбодрила, даже мысли в голове появились, кроме посажения церберов на сучковатый кол. Говорят, на Родине одно время популярно было. Так то ли с воровством боролись, то ли с коррупцией. Видимо, безуспешно, если верить нашим новостям.

Ну вот и все, теперь можно сдать и забыть. Все, что мог, я написал. А что не мог, то и не напишу никогда. Теперь нужно выйти из аудитории ни на кого не глядя, потому что, как мой взгляд эти надсмотрщики интерпретируют – вообще никому не ведомо. Несмотря на то что все вокруг лицемеры, никого подставлять не хочется. Нужно выйти на улицу, но как-то не хочется. Ничего не хочется после этого экзамена, последнего для Ренаты. Интересно, вспомнит ли девушку хоть кто-нибудь завтра?

Спасатели прилетели поздно. Если бы надзиратели их вызвали сразу, может быть, Рената бы выжила, а так ей повезло. Она теперь свободна от этого лицемерия и лжи. От всего свободна.

Как же я ей завидую! Просто слов нет, чтобы выразить мои чувства!

Впрочем, я, к сожалению, еще жива, поэтому надо возвращаться к экзамену, не думать о возможном фиаско и о том, что со мной за это сделают эти. Надо писать, но и это мне сделать не суждено. С улицы доносится яростный вой сирены гражданской обороны. В Швейцарии гражданская оборона действительно работает и учения проводит, вот только не предупреждали, вроде, об учениях. Может, действительно, летит к нам привет с Востока, чтобы все закончить?

– Оставить все, как есть, на столах! – прокаркал старший из надзирателей. – Вещи не трогать! Быстро в убежище!

Это нарушение, на самом деле, потому что в сумках у нас могут быть нужные лекарства, вода, что-то еще. Им что, мертвых мало? Но возмущаться я не посмела, не приведи Господь напишут что-то в характеристике, мало не покажется, хотя пошла нарочито медленно, чтобы оказаться в хвосте. Надежда на то, что это не учебная тревога, оставалась, конечно.