Девочка была хоть и худенькой, но здоровой. Тем не менее она охотно пользовалась привилегиями, которые ей воздавались. Утром всегда залеживалась в постельке.
— Вставай, в школу опоздаешь, — говорила няня.
— Не опоздаю, — отвечала девочка, глубже втягивая голову под одеяло.
Да и зачем, собственно, было Диамаре спешить, если она твердо знала, что в самую последнюю минуту мама позвонит в министерство, вызовет папину машину, которая быстренько доставит Диамару к школьному подъезду.
Школьные годы остались позади. Диамара выросла, но осталась капризной, избалованной девочкой. Лекции у нее до сих пор подразделяются на «чудненькие» и «скучненькие». Первые она удостаивает своим посещением (теперь Диамара вызывает папину машину сама, без маминого содействия), вторые пропускает. Она и за учебниками сидит так же. Те страницы, которые даются легко, она проглатывает залпом, а те, на которых попадается что-либо непонятное, она ни за что не прочтет вторично.
Если бы ей разрешили, Диамара с удовольствием стала бы приглашать надомников не только для изготовления чертежей, но и для сдачи всех прочих зачетов. Но, увы, к зачетам готовиться надо было самой, поэтому на первой же экзаменационной сессии Диамара Севина провалилась по всем предметам.
Беда усугубилась тем, что папа вырастил дочку не только беспечным, но и безвольным человеком. Вместо того чтобы исправить плохие отметки, Диамара капризно фыркнула и сказала папе:
— Я не хочу учиться в строительном, я хочу поступить на курсы иностранных языков.
И так как дома никогда и ни в чем не отказывали Диамаре, то она сделала, как хотела. Она надеялась, что на курсах будет легче, что там не придется сидеть за учебниками. А там, оказывается, тоже было не так уж легко. Поэтому Диамара очень быстро разлюбила языки и бросила ходить на курсы.
Наступил новый учебный год, и снова в семье Севиных встал вопрос: что делать Диамаре?
— Я снова хочу поступить в строительный, — сказала она.
Родители переглянулись, и папа понял, что ему надо ехать в деканат. А там удивились:
— Позвольте, но ведь ваша дочка больше полугода не была в институте! Она что, болела?
— Да, — смущенно сказал папа. — Вы же знаете, она у нас такая бледненькая, такая худенькая.
Декан поморщился и тем не менее, в нарушение всех правил, снова принял Диамару Севину на первый курс. Принял, конечно, не ради нее, а ради ее папы, человека в строительном мире уважаемого и авторитетного.
Двадцать два года — возраст, когда человеку уже неловко прятать свои грехи за широкую папину спину. Папа может выручить из беды раз, два, но папа не может передать своей дочери на веки вечные уважение, которого она не заслужила и которое, кстати, не передается по наследству.
Папа легко и бесхлопотно помог дочери восстановиться в институте. И благодаря той легкости, которая всю жизнь сопровождала Диамару, она и на сей раз не сделала никаких полезных выводов.
В прошлом году перед самыми каникулами в строительном институте была сыграна веселая комсомольская свадьба. Диамара вышла замуж за студента четвертого курса гидротехнического факультета Бориса Берзина. Молодые люди любили друг друга, и брак, по всем данным, должен был быть счастливым. Но счастья не было в доме молодых, несмотря на то, что жили они в хорошей, уютной комнатке, которую папа устроил им, пользуясь своим высоким положением в министерстве. Молодой муж никак не мог привыкнуть к образу жизни своей супруги. Целыми днями Диамара ничего не делала. Не варила, не стирала, не подметала. Всем этим приходилось заниматься Борису. Он подметал и думал: «Еще день, ну, еще неделю, а там жене надоест бездельничать и она возьмет на себя часть забот по дому».
Но жена не спешила менять привычки.
— Ты бы хоть чулок заштопала себе, — говорил в сердцах молодой муж. — Пятка наружу.
Жена краснела, начинала искать иголку и, не найдя ее, снова укладывалась на тахту. Муж терпел месяц, два, по ягода, а потом разозлился и уехал на каникулы из Москвы к своим родителям.
— Борис хотел припугнуть Диамару, — сказал нам комсорг факультета. — Или берись за ум, или прощай. И она, конечно, образумилась бы, — добавил он, — потому что кому же охота расставаться с любимым человеком? Да вот горе: вмешался папа.
Это и в самом деле было большим горем для молодоженов. Представьте, муж возвращается в Москву, а у него ни жены, ни квартиры. И. А. Севин так разгневался на зятя, что не только перевез к себе дочь, но и выписал зятя из домовой книги.
«Сейчас Диамара Севина, — пишут нам студенты строительного института, — снова живет у папы. Как и прежде, она не варит, не стирает, не убирает за собой постель. Мамушки и нянюшки штопают пятки на ее чулках и делают за нее зачетные чертежи. Кого собирается вырастить из своей дочери И. А. Севин? — спрашивают студенты. — Неужели папа не понимает, что его дочь не может жить всю жизнь на всем готовом?»
И. А. Севин был у нас в редакции и читал письмо студентов. Это письмо сильно взволновало его. Так, собственно, и должно было быть, ибо сам товарищ Севин не был ни барчуком, ни белоручкой. Папа Диамары работает с пятнадцати лет. Так же, как и дочь, папа был в свое время и пионером и комсомольцем. Но этому пионеру не подавали легковой машины, когда он собирался на сбор отряда. Днем комсомолец Севин работал у станка, а вечером учился в институте. И прежде чем стать заместителем министра, И. А. Севин работал слесарем, бригадиром, сменным инженером, прорабом. Товарищ Севин вырос в труде и не мыслил жизнь своих детей вне труда. Ему хотелось, чтобы дочь его была достойным человеком нового, социалистического общества, и он даже назвал эту дочь Диамарой, что значило диалектический материализм.
Папа и мама думали о новом обществе, а дочь свою растили и воспитывали по старому образцу, так, как это было заведено когда-то в мелкопоместных дворянских семьях.
1950 г.
Бурьян
У Ивана Исаева дети были людьми деловыми, поэтому они не стали медлить с разделом отцовского имущества. На следующий день после похорон дети с утра сели за стол и начали подсчитывать, кому что приходится. Те из наследников, которые жили подальше от родного села, взяли свою долю наличными, а ближним пришлось довольствоваться живностью. Когда раздел был закончен, наследники встали из-за стола и поклонились соседям:
— Прощайте, не поминайте нас лихом, а мы поехали по своим хатам, нам пора.
— Поехали одни? — удивились соседи. — А как же Домна Евсеевна?
Наследники переглянулись. В самом деле, как? В пылу дележки кур и поросят они забыли про родную мать. Первым пришел в себя старший из Исаевых, Николай.
— А разве наша мать не остается в колхозе? — спросил он.
— Да как же она останется? — сказали соседи. — Хату ее вы продали, хозяйство поделили. А потом Домна Евсеевна в таком возрасте, что ей одной жить будет трудно.
Старший Исаев тяжело вздохнул и с надеждой оглядел младших: не объявится ли среди них доброволец взять родную мать к себе в дом. Но добровольцы не объявлялись. Каждый из Исаевых сосредоточенно рассматривал землю под ногами. А мать, маленькая седенькая женщина, тихо сидела в углу у печки, ожидая решения своей судьбы. Мать ждала от детей радушного приглашения, а дети ни слова. Наконец старший сын не выдержал, сказал.
— Вы, мама, будете жить с Таисией. Она вам дочь, а дочери для матери всегда ближе, чем сыновья.
— Со мной? Ни за что! — крикнула с места Таисия. — Я при разделе получила всего-навсего телку. Пусть мать живет с Виктором: ему досталась корова.
Но Виктор тоже закричал:
— Ни за что! Я младший в семье, пусть мне покажут пример старшие.
А старший брат тоже не захотел взять к себе мать. Старший спорил, ругался, но так как младших было больше, то он вынужден был подчиниться их решению.
Так Домна Евсеевна попала в дом к Николаю Исаеву. Полгода она жила в этом доме, ни разу не услышав доброго, ласкового слова. Домна Евсеевна делала все, что могла, по хозяйству, а старшему сыну все было не так. Больше того. Если к сыну приходили гости, то он не приглашал мать за общий стол, а отправлял ее куда-нибудь в закуток.
