Иной раз обстоятельства, подкрепленные увесистым омоньером весьма знатного господина, естественно инкогнито, вырывают из жарких объятий игривой синьоры и выпихивают в темноту душной ночи, обвешанным арсеналом настоящего идальго: толедский клинок в ножнах, пуньел в голенище, пистоль, привезенный из Тосканы, за поясом. Что еще нужно для поздних прогулок вдоль набережной, в тени городских стен, вдали от любопытных глаз. А уж коли случилось так, да отговорит вас Господь Бог следовать привычным маршрутом через площадь, к реке, в арку горбатого моста, ибо там, обернувшись плащом, в шляпе, надвинутой на глаза, жду я. Или пусть подаст Он знак, да такой, что оставит вас в эту ночь дома, даже случись падение небесного тела с длиннющим огненным хвостом, сметающим все и вся в том месте, где вы и еще в обозримой округе. Иначе, не сгори вы в огне железного скитальца, проскочившего мимо сотен звезд, но нашедшего бедную землю, а на ней ваше пристанище, так придется принять смерть от руки того, кто большую часть жизни изучал дестреза и обрел навыки высокого мастера.

– Ого, – воскликнете вы, – да у меня охрана, трое головорезов, и арсенал у них имеется не менее богатый. Не слишком ли сильно сказано, мой таинственный визави?

Вот мы и посмотрим, учтивейшая жертва, сколь быстры на руку и тонки на ум ваши люди, хотя, право слово, в отличие от вас им не придется жалеть о совершенном вояже – смерть примет их быстро и незаметно.

– Да, самомнение наполнит твои карманы, даже если они дырявы, – вступил в разговор третий голос.

Шляпа, надвинутая на брови, поднялась на лоб посредством восставшей, словно резвый жеребец на дыбы, шевелюры. Разговор с собой – дело привычное, коротает время в засаде, успокаивает нервы, да и просто полезен для интеллекта, когда нет шахмат под рукой, но включение в него третьих лиц – это уже не шутки, а растроение личности.

– Назовите свое имя, синьор, дабы мы могли обращаться к вам подобающим образом, – вопрошаю я незнакомца.

– Ваша Совесть, – звучит короткий ответ.

– Ух ты, у тебя совесть есть, – ерничает жертва, натягивая позолоченный камзол и цепляя шпагу на атласную ленту.

– Сударь, вы можете сохранять столь веселое расположение духа ровно до того момента, пока я не продырявлю вам голову, а уж после займусь совестью – я взял себя в руки, шляпа в качестве индикатора моего душевного спокойствия сползла обратно на брови.

– У совести нет головы, что будешь дырявить? – вставила язвительно Совесть, но, успокоившись, поправилась: – Разберись со мной прежде, чем отправишь на тот свет четыре ни в чем не повинные души.

– Синьоры, – прозвучал голос жертвы, – я изумлен подобным пренебрежением к собственной особе, но осмелюсь напомнить, при мне трое хорошо вооруженных и обученных людей. Быть умерщвленными сегодняшней ночью не в их планах. Я же намерен наказать наглеца вместе с его совестью купанием в черных водах реки в компании с увесистым камнем на шее, и да простит меня Всевышний за столь неучтивое обращение с базальтом.

Не обращая внимания на болтовню расхорохорившегося господинчика, окружившего себя маленькой армией и оттого погруженного в иллюзию безопасности, я обратился к совести (как ни крути, часть меня):

– Как же мне, синьора Совесть, голос твой назойливый заглушить, ведь мешаешь ты мне дыхание ровным держать.

– Как же ты заглушишь шуршание дамских юбок, когда ушей коснулась музыка, а ведь я – дама, – проворковала Совесть.

– Как же мне, синьора Совесть, унять язык твой колющий, ведь в танце своем смертельном ничто не должно отвлекать меня от жертвы?

– Как же ты уймешь женский язычок, коли попался на него, как на крючок, а ведь я – женщина, – протараторила Совесть.

– Каким же мучениям подвергнуть мне тебя, чтобы скрылась ты подальше, ведь не нужен мне под мостом друг, обойдусь и сам, но более не нужен враг, примкнувший к врагам моим, ибо изнутри ослабляешь ум мой, а значит, и руку?

– Как же человеку замучить совесть, если все наоборот, совесть мучит человека, а ведь я – твоя Совесть.

– Уважаемые синьор и синьора, мне глубоко наплевать на ваши семейные разногласия, – снова втиснулся в беседу уже вполне упакованный франт, окруженный звероподобными спутниками, – но лучше бы вам убраться подобру-поздорову из вашего укрытия.

Он взмахнул куском батиста, и процессия тронулась через площадь, освещенную яркой луной и лучезарными ожиданиями от предстоящей ему встречи.

– Выслушай меня, время еще есть, – взмолилась Совесть.

– Отстань, мне нужно готовиться, – я отлип от стены, снял шляпу, а плащ с моих плеч скользнул на левую руку, капа-эпача в паре с кинжалом, вот кто встретит прямоходящих обезьян жертвы.

– Ведь он не враг тебе, ни по крови, ни по слову, ни по чести, – сделала выпад Совесть и как всякая женщина (что змея, сделавшая укус) отползла в сторону: – Так ведь?

Я похлопал по карману, где уютно расположился теперь уже мой омоньер:

– Мне заплатили, и он умрет, точка.

– А кроме денег, есть еще резоны биться твоему сердцу? – снова уколола сидящая в моей голове «заноза».

– Чего ты хочешь? – отступил я, потирая «рану».

– Чтобы ты разделся.

От этого предложения челюсть моя отвисла самым неподобающим образом. – Вот это совсем по-женски, – выдавил я изумленно, – для чего?

– Ты обнажись, а я скажу, – Совесть скатилась на жаргон инфанты.

Мне стало вдруг интересно, до какой крайности может довести человека собственная глупость. Набережная была пуста. Успею, решил я и сбросил оружие, камзол, рубаху и ботфорты.

– Панталоны тоже долой, – подзадорила Совесть.

Мгновение спустя под аркой моста стоял абсолютно голый человек, вопрошающий то ли покрытые мхом стены, то ли Владычицу Ночь:

– И что теперь?

– Теперь ты лишен своего иллюзорного превосходства, ты – мой Адам, а я – твоя Ева.

– Прекрасно, – ответил я и, заслышав вдали шаги приближающихся людей, добавил: – Могу одеться?

Совесть моя будто и не слышала доводов разума:

– Ты Сын, отвернувшийся от Отца, и я – единственная твоя связь с Ним. Ты не слышишь Его, но слышу я и передаю слова Отца.

Я улыбнулся, возможно, голосу совести или своему незадачливому виду:

– Вспоминая библейскую историю, мне кажется, все наоборот – через Еву с Адамом говорит Лукавый.

Совесть отреагировала спокойно:

– Не яблоко ли познания вытащило Адама из болота благоденствия и бездействия?

– Райского, заметь, болота, – рука моя потянулась за шпагой и панталонами, право слово, не голышом же фехтовать.

– Болото, даже райское, не место для человека, – тоном, не предполагающим возражений, выдала Совесть, – и прекрати прикрывать чресла оружием, выглядит гротескно.

Чертова баба, подумал я и отбросил амуницию в угол:

– Где же место, в таком случае, человеку?

– Подле Бога.

– Это как?

– Стань Богом, хоть на миг, – Совесть сделала смертельный «укол».

Она явно искушала меня. Я повторил вопрос:

– Это как?

– Бог есть Жертва, – воодушевленно продолжила она, – ты можешь стать Богом на миг, но должен принести себя в жертву… на всю жизнь.

Четверо мужчин приближались к горбатому мосту, под аркой висела густая, непроглядная темень.

– Сир, – сказал один из них, – я посмотрю. Он отделился от остальных и, вытащив из-за пояса пистоль, вошел под свод моста. Ничего подозрительного. Он махнул рукой троице, и они быстро прошествовали дальше по набережной, так и не заметив в углу, где каменные ребра опоры уткнулись в брусчатку мостовой, шпагу, кинжал и пистоль, привезенный из Тосканы.

Достигнув окончания набережной, куда уже доставал свет портового маяка, они свернули в город и через три дома один из них, одетый как франт, нырнул в маленькую дверцу, прятавшуюся под плющом, укрывавшим стену сада. Остальные распределились на улице так, что сами наблюдали за тайным входом, их же не видел никто.

Приблизительно в это же время на другом конце города в ворота большого, богатого дома постучал одинокий, безоружный идальго, ваш покорный слуга.